12 новых историй о настоящей любви - Джон Сковрон
И тут я вспомнила.
Он бежал к обрыву – невысокому песчаному утесу, нависавшему над водой. Вообще-то нырять с него было запрещено, но некоторые это делали – в основном наши ровесники, у которых еще не сформировалась та часть мозга, которая думает о последствиях. Это одновременно и дар, и проклятие.
Я смотрела, как Мэтт бросился вниз с утеса, на секунду зависнув в воздухе, прежде чем рухнуть в воду.
Я остановилась в паре шагов от обрыва и услышала его смех.
– Ну, давай же! – крикнул он.
Мне всегда было приятнее наблюдать за такими выходками со стороны, превращая их в легенду или миф у себя в голове. Я наблюдала за жизнью, чтобы найти в ней какой-то сюжет: это помогало мне обрести смысл. Но иногда я уставала от собственного вечно беспокойного сознания.
На этот раз я не стала просто наблюдать. Я сделала пару шагов назад, взмахнула трясущимися руками и побежала. Я добежала до самого края, прямо в обуви и в одежде.
Мое сердце замерло. Я почувствовала себя совершенно невесомой и свободной.
Ветер хватает за лодыжки, сердце ухает вниз, и вот я врезаюсь в водную гладь, как нож. Течение подхватило меня. Я принялась молотить ногами, как лягушка, стремясь вырваться на поверхность.
– Вот это я понимаю, – сказал Мэтт, когда я вынырнула. Когда наши глаза встретились, я вспомнила, где я на самом деле. Лежу в больничной палате. Понятия не имею, сколько на самом деле прошло времени.
– Мне тоже нравится это воспоминание, – сказал он, улыбаясь и тоже вынырнув из воспоминания. – Кроме того момента, когда я понял, что у меня в кармане был папин старый кошелек. Размок в хлам.
– О, черт, – выдохнула я. – Ты никогда про это не говорил.
Он пожал плечами.
– Ну, это всего лишь кошелек.
Это была очевидная ложь. Ни одна из вещей его отца не была для Мэтта «просто» вещью, особенно если он ее лишался.
Он спросил:
– Так значит, это твое любимое воспоминание?
– Это… я… – я на секунду умолкла, молотя ногами, чтобы не пойти ко дну. Вода была прохладная, но не слишком. – Я бы никогда не сделала ничего подобного без тебя.
– Знаешь что? – он откинулся назад, болтаясь на спине. – Я бы без тебя этого тоже не сделал.
– Твоя очередь, – сказала я. – Любимое воспоминание. Вперед.
– Ладно. Но не забывай – сама напросилась.
Я всегда считала его симпатичным. Это невозможно было игнорировать – разве что закрывать глаза всякий раз, как он оказывался рядом. Особенно после того, как он отрезал свои патлы и можно было разглядеть его лицо – решительный подбородок и все такое. У него была ямочка на левой щеке, а на правой нет. Лукавая улыбка. Длинные ресницы.
Я могла бы в него влюбиться, если бы он не встречался с другой девчонкой, когда мы только подружились. Казалось, Мэтт всегда с кем-то встречается. За время нашей дружбы я служила ему жилеткой при трех разных девушках: первой была Лорен Галлахер, крошечная, но весьма требовательная гимнастка, которая доводила его до белого каления, второй – Лэйси Андерхилл, моя подруга со второго класса, с которой у него не было ничего общего, кроме заразительного смеха, а третьей – наша общая знакомая Тори Киллер (вот же повезло с фамилией), которая напилась и стала целоваться с другим парнем на Хэллоуин-вечеринке вскоре после их первого свидания. То есть буквально спустя два часа после их первого свидания она уже сосалась с другим парнем. Это был самый тяжелый случай, потому что потом она казалась очень грустной, и он не мог на нее злиться, даже когда они расставались. Мэтт вообще не умел долго злиться, даже если имел на это полное право. Злость просто вытекала из него, как песок сквозь пальцы. Исключение составляла только я. На меня он злился дольше, чем на любую из своих девушек.
У меня же на счету была короткая интрижка с Полом (Пол-Балабол, как называл его Мэтт), заключавшаяся в страстных поцелуях на пляже как-то летом. Это продолжалось до тех пор, пока я не обнаружила коллекцию засохших козявок у него в бардачке, что полностью меня от него отвратило. В остальном же я предпочитала одиночество.
Судя по тому, что мне рассказывала Лэйси, пока они встречались, девушкам было сложно заставить Мэтта прекратить вечные шуточки больше чем на пять секунд, и это очень раздражало, когда они пытались узнать его поближе. У меня такой проблемы никогда не было.
Я услышала шум дождя и звон китайских колокольчиков, которые висели у входной двери Мэтта. Волосы прилипли к моему лицу. Прежде чем позвонить в дверь, я расчесала их пальцами и убрала в пучок. Тогда волосы у меня были длинные, но сейчас их вес казался непривычным. В последнее время я стриглась коротко, и кончики волос щекотали скулы.
Он открыл дверь, и между нами оказалась сетка от насекомых. Он был одет в спортивные шорты, на которых чуть выше колена было написано его имя, и потрепанную футболку, которая была ему немного мала. Под глазами у него залегли темные круги – темнее, чем обычно. У Мэтта всегда был заспанный вид, будто он только что встал с постели.
Он обернулся через плечо, кинув взгляд в гостиную, где его мама сидела на диване перед телевизором. Он закрыл за собой дверь и вышел на крыльцо.
– Что такое? – спросил он, и от звука его голоса, опустошенного горем, у меня запершило в горле. И в прошлом, и в настоящем. Видеть его таким по-прежнему было мучительно.
– Можешь отлучиться на часок? – спросила я.
– Прости, Клэр. Я сейчас как-то не в настроении развлекаться.
– А мы и не будем развлекаться. Ну сделай мне приятное, пойдем!
– Ладно. Только маме скажу.
Через минуту он вышел из дома в заклеенных снизу старых шлепанцах и зашагал со мной под дождем к машине. Перед его домом была длинная подъездная дорожка, посыпанная гравием. Летом кусты разрастались и мешали проехать, так что я остановилась прямо на дороге.
Дом Мэтта был старым, ветхим и маленьким. Раньше у Мэтта была своя комната, но потом к ним переехала бабушка, и теперь он спал на диване в гостиной. Несмотря на тесноту, двери дома всегда были открыты для гостей, и семья Мэтта с распростертыми объятиями принимала
