Последний приют - Решад Нури Гюнтекин
Когда он говорил это, у него тряслись руки. В последнее время у него часто такое случалось. Как и раньше, он все еще искал перемен. Но ко всему была уже какая-то апатия.
— «Нового» уже не осталось, — говорил он.
Почти на всех подействовали его слова. Может, он в какой-то степени тосковал по родине. Когда он заводил речь о Стамбуле, в его голосе слышалась теплота. Однако обратный путь… Оказаться в чужом месте вечером или утром, чтобы опять куда-то пойти. Но куда?
Ходже продолжали приходить письма. Когда бывали деньги, он писал ответы и отсылал их, но в последнее время он, казалось, даже не мог их прочитать.
— Может, мы едим землю и она уже заканчивается? — спрашивал он нас.
Погода была хорошая, но массовый перелет птиц уже начинался. Мы боялись, что погода неожиданно переменится и зима застигнет нас в дороге, как это случилось в прошлом году. У нас имелась причина, чтобы волноваться: Дядька — был совсем слаб. Что с беднягой? Наверное, почувствовал усталость и поэтому погружался в забытье. Его состояние действительно вызывало беспокойство. Он много спал, однако приступов боли не наблюдалось. В отличие от ходжи, у него на душе был полный покой. Он даже не знал, где находится. Ремзие держала его голову на руках, как маленького ребенка.
— Теперь я стала его мамой, — шутила Ремзие.
Мы испытывали тоску и грусть не только потому, что перед нами лежала истрепанная карта, а из-за окружающих нас лиц. С одной стороны, волновала неизвестность. Но, с другой стороны, всякий раз видеть одни и те же лица и одну и ту же панораму… Как говорил ходжа, земля уже несъедобна.
Однажды утром Ремзие подошла ко мне и сказала:
— Мой совсем больной. Что будем делать?
— Как бы чего не вышло.
— Я тоже этого боюсь.
Мы отвели Дядьку к знакомому врачу. Сначала он сказал, что Дядька здоровее нас всех и что у него нет ничего серьезного, только из-за возраста ослаб организм. Но после анализов и осмотра сделал заключение:
— У бедняжки нефрит и еще кое-что. Он не сможет с вами продолжать путь.
— Но мы должны завтра или послезавтра уже отправляться в дорогу.
— Оставьте его у нас. Поместим в больницу, какая никакая, а все-таки крыша над головой, — сказал врач мягко.
— А как мы без Дядьки поедем?
Ремзие стала плакать. Я, чтобы успокоить ее, слегка погладил по спине.
— Не брошу его, останусь с ним, — проговорила она.
Потом, поняв, что все бесполезно, как-то разом пришла в себя и вытерла слезы.
Врач говорил с ней, будто обманывал ребенка:
— Вот увидите, госпожа Ремзие, он поправится. Вы сюда еще вернетесь. А пока он погостит у меня. Я вам буду сообщать о его состоянии.
— Нет, доктор, ничего не надо писать. Мы тоже не будем спрашивать! — сказала Ремзие уже совершенно другим тоном.
Две ночи подряд мы ходили в больницу. А в последнюю ночь были там всей труппой.
— Каждого из нас может постигнуть такая участь. Знаем ли мы свой конец? — произнес Пучеглазый своим низким голосом.
— Скажите, доктор, возможно ли такое, что перед смертью у человека появляется философское отношение к жизни и на него находит божественное отупение? — спросил ходжа.
Газали прочитал Дядьке молитву.
— Спою тебе еще раз песенку, — сказала Дядьке Макбуле.
— Лала, мы уезжаем на несколько дней.
— Я тоже поеду, я с вами!
— Тебе тут будет хорошо. А мы скоро приедем. Ты поправляйся и жди нас.
— Я тоже ему говорю, что вы вернетесь, — произнес врач и даже захотел показать ему какую-то игру.
Несмотря на то что Дядька не понимал, тот продолжал объяснять.
— Посмотри на лист.
— Это письмо? От кого? Мне это?
— Ты тоже ждешь писем?
— Вам буду писать.
— Нам не надо ничего писать!.. — вскричала Ремзие.
Глава тридцать девятая
Мы надеялись, что город Ван будет развиваться. С Диарбакыра сюда часто приезжал главный инспектор с большой делегацией. Гази для благоустройства города составил план, говорили даже, что здесь намеревались открывать университет. И еще сообщили, что он, приказав в короткий срок проложить железную дорогу, объездил Среднюю Анатолию и вернулся назад.
После нашего последнего визита Ван очень изменился. На берегу озера уже завершалось строительство. Повернувшись, я еще раз посмотрел на старый вид Вана.
С моим неравнодушием к декору, вид разрушенных городов всегда навевал мне чувство хорошей грусти. Рухнувшие, обваленные стены, окна, улицы вызывали у меня какие-то образы. Но в Ване не было развалин и камней. Было нечто другое. И этот вид не давал полета фантазии. Однако чистые, аккуратные здания заставляли забыть обо всех несчастьях.
Мы приехали сюда с разбитыми сердцами, но вскоре обрели какую-то надежду. Знакомый, которого я знавал еще по Кадикею, оказался здесь губернатором.
Он всегда был немного чудаковат, словно с другой планеты. Он держался почти как Римский император. Некоторых из нас он узнал — Пучеглазого, меня и Макбуле.
— Я встречал вас в парке в районе Мода в Стамбуле, — сказал он.
Эти воспоминания напоминали ей о возрасте, и она сделала вид, что не помнит.
— Вы, наверное, меня с кем-то путаете.
— Нет-нет, я помню даже ваш смех, — заверил он. — Однажды в Кадикее с причала один человек упал в море, и вы тогда так звонко смеялись. Кто-то даже сделал вам замечание.
— Каким же я была тогда ребенком!
Потом заговорили о театре. Он знал всех в театре: Шахиняна, Алексаняна, Чобаняна. Даже помнил спектакль Пучеглазого «Лига флота».
— Каким вы казались нам тогда великим и недосягаемым, — задумчиво произнес он, а потом, чтобы исправить свою оплошность, добавил: — Вы и сейчас великий и недосягаемый.
Собравшихся вокруг нас людей он отстранил движением руки, словно отгонял назойливых птиц.
— Теперь отдыхайте. Наверное, вы устали с дороги, — сказал он и пригласил нас в комнату. Он казался очень довольным собой. Было заметно, что мы напомнили ему Стамбул, по которому он скучал. Мы беседовали о том о сем, потом переключились на труппу Минасяна. Но тут его позвали на какое-то собрание.
— Пожалуйста, вы посидите, а я сейчас вернусь, — сказал он и вышел.
Пучеглазый сразу рассчитал, что от него нам будет выгода.
— Надо воспользоваться этим человеком. Здесь нас ждут великие дела, — подытожил он.
Губернатор, как и сказал, вернулся очень быстро. Он беседовал с нами очень тепло.
