Мы вдвоем - Эльханан Нир
В глубине души он знал, что грядет предложение преподавать в ешиве, и сам себя предупредил: я приехал только на несколько дней, прийти в себя, я не собираюсь здесь оставаться на всю жизнь. Когда меня начнут всерьез просить преподавать, это будет знаком, что пора возвращаться. Но он по-прежнему так и не мог сам себе объяснить, что именно овладело им на обрезании в синагоге Шаарей-Ора, какой дибук[195] заговорил его голосом, и почему он сейчас не с Алисой и не с малышом Идо, и что она о нем думает, помнит ли его заслуги, а не только провинности.
Йонатан перестал приезжать в квартиру на улице Йордей-ѓа-Сира, нашел брошенный, ветхий матрас на узкой лестнице, ведущей на крышу, и отнес его на второй этаж здания ешивы, который по субботам служил женским отделением для юных девушек, собиравшихся там как ради молитвы, так и ради возможности изредка бросать взгляды на истово молящихся внизу юношей. Каждый вечер, когда глаза его тяжелели от усталости, он растягивался на матрасе и давал себе несколько часов поспать. На рассвете просыпался, молился, поспешно готовил уроки для Бецалели и торопился на велосипеде, чтобы не опоздать в класс. Он успевал купить в киоске напротив входа в Бецалели бутерброд с омлетом и зеленью, быстро его съедал в учительской и входил в класс так, будто он не учитель, а они — не слушатели, словно перед ним сидит безликая группа, и некто, лишенный лица и имени, говорит его голосом, движет его дрожащими руками, шаркает его ногами от стула к доске и обратно.
Обед он пропускал, а вечером шел на ближайший бульвар, покупал порцию фалафеля, без энтузиазма проглатывал его, раздумывал, позвонить ли Алисе, набирал ее номер и немедленно сбрасывал. И вот он во дворе ешивы, опирается о светло-коричневую мраморную стену, впитывает звуки, доносящиеся из бейт мидраша, и его, словно волной, выносит на улицу, и вот еще мгновение, одно лишь мгновение, он позвонит, попросит прощения, спросит, готова ли она, чтобы он вернулся, и она скажет «конечно», и ее голос ласково окутает его. Затем она поспешит опомниться, к ней вернется деловитый серьезный тон, и она скажет: «Йонатан, если ты сюда приедешь, мне будет проще собраться и вместе с тобой вернуться в наш дом».
Йонатан знал, что скучает и что боится ей об этом сказать, ведь как можно сказать «скучаю» после того, как сбежал? А как же обещание Анат, что если он будет заниматься, то все станет ясно? А как же стих «отец мой и мать моя оставили меня, но Господь примет меня»[196], если он брошен в яму и нет каравана, который бы спустил ему лестницу и спас его?[197]
18
В тот вечер Йонатан закончил изучать главу «Глухой, что женился» в трактате «Йевамот»[198] и уже приступил к главе «Женщина в мирное время». «Женщина отправляется с мужем в царство за морем, — напевно читал он, — если был мир между ними и мир в мире, и она говорит, что муж ее умер, ее свидетельству можно доверять, и ее разрешено взять в жены. Но если был между ними раздор, нельзя ей доверять». Ему казалось, что слова «мир в мире» и «мир между ними» делают ему круглые глаза и холодно, цинично улыбаются, жгут его с обидной точностью — и хотел спрятаться от них, как от внезапного града, который застает тебя без предупреждения и без зонта, одетого еще по-летнему.
Он хотел пойти спать, но заметил, что в передней части бейт мидраша еще сидят двое учеников, громко обсуждающие фрагмент текста.
— Раздор, — сказал сидящий справа, на чьих щеках только-только пробивался едва заметный пушок. — Раздор порождает недоверие, поэтому не верят женщине, которая говорит, что ее муж умер. Ведь у нее здесь есть корыстный интерес.
— Это замкнутый круг, — отвечал сидящий слева, страшно усталый на вид. — Недоверие приводит к раздору, которое приводит к недоверию, и непонятно, как выйти из этого круга и как возвратить доверие.
Их речи поразили Йонатана. Обычно суждения здешних студентов были ограниченны, они довольствовались попытками понять, что написано, что говорится в Тосафот, что сказано у Рамбама, — не более того, без такого полета мысли, как у этих двоих. Ему хотелось остаться и послушать, что они будут обсуждать дальше, но от усталости его клонило в сон.
Он собирался дождаться ухода этих двух и только тогда отправиться на незаконный матрас, еженощно ожидающий его на лестнице на крышу ешивы. В любом физическом действии, производимом прилюдно, есть нечто постыдное. Стыдно спать, когда тебя видят, есть вблизи других. Но эта хаврута все не прекращала ретивых и громких занятий, и тот, что слева, даже сходил умыться и вернулся почти бодрым. И в Йонатане вдруг что-то надломилось и начало рушиться. Вдруг, без причины, к глазам подступили слезы, он пытался остановить их, но безуспешно — они полились рекой.
И тут — звонок от Мики.
— Ты где, брат? — взлетел его голос.
— В ешиве, — хрипло ответил Йонатан.
— Ты с ума сошел? Я думал, вся эта история с твоим побегом — шутка. Не могу поверить, что это правда. У тебя есть младенец, и ты не с ним. У тебя есть жена, и ты не с ней. Что с тобой происходит?
— Не знаю, — ответил Йонатан. — Не знаю.
— А как же Алиса? Ты не скучаешь? — возмутился Мика.
— Конечно, скучаю, но у меня нет выбора. Поверь, нет выбора.
— Ты псих, Йонатан, точно тебе говорю. Так нельзя. Немедленно бери сумку и возвращайся к Алисе с Идо. Прямо сейчас, — властные интонации придали его голосу убедительности, но веки Йонатана смыкались от усталости.
Мика позвонил Алисе. Было за полночь. Он ее разбудил. Он сказал:
— Алиса, это я,
