Коллектив авторов - Русский полицейский рассказ (сборник)
На другой день, утром, не помню – по какому случаю, я снова посадил Сагачка в холодную. После полудня пришел десятский взять ключ от холодной, чтобы передать принесенный Сагачку обед.
– Кто принес обед? – спросил я.
Десятский довольно неопределенно ответил, что жена Сагачка почему-то передала обед через соседа, который случайно шел в эту часть села.
– А кто этот сосед, не кум ли Сагачка Осипенко?
Десятский как-то съежился от неожиданности вопроса и только твердил:
– Так, так, так…
– Ну, пойдем, дадим Сагачку пообедать, – и, захватив ключ, я вышел в сопровождении десятского.
У дверей холодной стоял какой-то стручанин, который при виде меня поспешил снять шапку. Я подошел к нему вплотную и крикнул:
– Давай водку! Живо!
Стручанин моментально полез в карман и вытащил бутылку водки, которую я безжалостно конфисковал. В «блызнюках» был вкусный, с запахом старого сала борщ, вареники с творогом и кусок колбасы. Я приказал ему убрать принесенный обед и пригрозил, что если хоть раз еще увижу его на территории становой квартиры, то упеку на два месяца в тюрьму. Нужно было видеть, как улепетывал почтенный кум Сагачка, – словно мальчишка, наказанный за кражу огурцов в огороде. Весь этот день Сагачок провел на пище святого Антония, и только вечером жена его принесла бедному узнику кое-что на ужин.
Когда Сагачок отбыл наказание, он не на шутку начал побаиваться меня и стал дельным, исполнительным сотским. Понятно, я больше не сажал его в холодную, хотя – случалось – он иногда заслуживал этого.
Наступила осень, и вот однажды увидел я в окно человек десять стручан, идущих толпой в становую квартиру. Я вышел к ним на крыльцо и спросил, что им нужно?
– Ваше в-дие, сотский Сагачок бунтует, – ответил кто-то из толпы.
– Как бунтует?
– Да так. Выбрали мы его сотским на следующий год, а он отказывается – не хочет.
– Ну так что же я могу сделать?
– Явите милость, прикажите Сагачку, чтобы он остался сотским. Мы уже целых 65 рублей положили ему.
– А теперь сколько платите? – поинтересовался я.
Стручане молчали, поглядывая друг на друга, так что я вынужден был повторить вопрос. Наконец, кто-то из толпы ответил:
– Двенадцать рублей.
Я сначала не понял – в год или месяц получает Сагачок двенадцать рублей, но потом выяснилось следующее. Первые два года по избрании Сагачка сотским стручанское общество платило ему по шестьдесят пять рублей, как он условился с Вывюркой, а потом ежегодно стало подрезывать плату, сократив, наконец, до двенадцати рублей. Уменьшение платы явилось результатом того, что Сагачок постепенно так втянулся в полицейскую службу, что просто не мог отказаться от должности сотского, чем общество и воспользовалось в своих интересах.
Я обещал стручанам, что попытаюсь уговорить Сагачка, чтобы он остался сотским и на дальнейшее время. Стручане поблагодарили меня и пошли к Прохору Тимофеевичу, вероятно, выпить за успех своей просьбы.
Я велел позвать Сагачка и спросил его, почему он отказывается служить сотским, когда ему предлагают такую высокую плату?
Сагачок, запинаясь, ответил, что очень уже я строго наказываю его…
Я невольно засмеялся и стал говорить, что хотя я и наказывал его, но ведь он всякий раз заслуживал наказания. На первых порах, по приезде моем в Стручкы, как он, Сагачок, относился к моим распоряжениям? Стыдно сказать, иногда внимания не обращал. Теперь, когда он стал деятельным, исполнительным сотским, разве хоть раз я наказал его?..
Я долго еще говорил на эту тему, когда, наконец, Сагачок понял, что вся его служба зависит исключительно от него самого. В конце концов, он расчувствовался и заявил, что готов служить со мною «по гроб своей могилы». Но ему не пришлось это: через год меня перевели в другой уезд.
Должен сказать, что в последний год я был очень доволен сотским Сагачком…
Это было в старое, доброе время…
Тэффи
Корсиканец
Допрос затянулся, и жандарм почувствовал себя утомленным, он сделал перерыв и прошел в свой кабинет отдохнуть.
Он уже, сладко улыбаясь, подходил к дивану, как вдруг остановился, и лицо его исказилось, точно он увидел большую гадость.
За стеной громкий бас отчетливо пропел: «Марш, марш вперед, рабочий народ!..»
Басу вторил, едва поспевая за ним, сбиваясь и фальшивя, робкий, осипший голосок: «Ря-бочий наред…»
– Эт-то что? – воскликнул жандарм, указывая на стену.
Письмоводитель слегка приподнялся на стуле.
– Я уже имел обстоятельство доложить вам на предмет агента.
– Нич-чего не понимаю! Говорите проще.
– Агент Фиалкин изъявляет непременное желание поступить в провокаторы. Он вторую зиму дежурит у Михайловской конки. Тихий человек. Только амбициозен сверх штата. Я, говорит, гублю молодость и лучшие силы свои истрачиваю на конку. Отметил медленность своего движения по конке и невозможность применения выдающихся сил, предполагая их существование…
«Крявавый и прявый…» – дребезжало за стеной.
– Врешь, – поправлял бас.
– И что же – талантливый человек? – спросил жандарм.
– Амбициозен даже излишне. Ни одной революционной песни не знает, а туда же, лезет в провокаторы. Ныл, ныл… Вот спасибо, городовой, бляха № 4711… Он у нас это все как по нотам… Слова-то, положим, все городовые хорошо знают, на улице стоят – уши не заткнешь. Ну а эта бляха и в слухе очень талантлива. Вот взялся выучить.
– Ишь! «Варшавянку» жарят, – мечтательно прошептал жандарм. – Самолюбие – вещь недурная. Она может человека в люди вывести. Вот Наполеон – простой корсиканец был… однако достиг, гм… кое-чего…
«Оно горит и ярко рдеет.
То наша кровь горит на нем», – рычит бляха № 4711.
– Как будто уж другой мотив, – насторожился жандарм. – Что же он, всем песням будет учить сразу?
– Всем, всем. Фиалкин сам его торопит. Говорит, будто какое-то дельце обрисовывается.
– И самолюбьище же у людей!
«Семя грядущего…» – заблеял шпик за стеной.
– Энергия дьявольская, – вздохнул жандарм. – Говорят, что Наполеон, когда еще был простым корсиканцем…
Внизу с лестницы раздался какой-то рев и глухие удары.
– А эт-то что? – поднимает брови жандарм.
– А это наши союзники, которые на полном пансионе в нижнем этаже. Волнуются.
– Чего им?
– Пение, значит, до них дошло. Трудно им…
– А, ч-черт! Действительно, как-то неудобно. Пожалуй, и на улице слышно, подумают, митинг у нас.
– Пес ты окаянный! – вздыхает за стеной бляха. – Чего ты воешь, как собака? Разве ревоционер так поет! Ревоционер открыто поет. Звук у него ясный. Кажное слово слышно. А он себе в щеки скулит да глазами во все стороны сигает. Не сигай глазами! Остатний раз говорю. Вот плюну и уйду. Нанимай себе максималиста, коли охота есть.
– Сердится! – усмехнулся письмоводитель. – Фигнер какой!
– Самолюбие! Самолюбие, – повторяет жандарм. – В провокаторы захотел. Нет, брат, и эта роза с шипами. Военно-полевой суд не рассуждает. Захватят тебя, братец ты мой, а революционер ты или честный провокатор, разбирать не станут. Подрыгаешь ножками.
«Нашим потом жиреют, обжо-ры», – надрывается городовой.
– Тьфу! У меня даже зуб заболел! Отговорили бы как-нибудь, что ли.
– Да как его отговоришь-то, если он в себе чувствует эдакое, значит, влечение. Карьерист народ пошел, – вздыхает письмоводитель.
– Ну, убедить всегда можно. Скажите ему, что порядочный шпик так же нужен отечеству, как и провокатор. У меня вон зуб болит…
«Вы жертвою пали…» – жалобно заблеял шпик.
– К черту! – взвизгнул жандарм и выбежал из комнаты.
– Вон отсюда! – раздался в коридоре его прерывающийся осипший от злости голос. – Мерзавцы. В провокаторы лезут, марсельезы спеть не умеют. Осрамят заведение! Корсиканцы! Я вам покажу корсиканцев!..
Хлопнула дверь. Все стихло. За стеной кто-то всхлипнул.
Краткий словарь полицейских терминов
БЛАГОРОДИЕ – титулование, в сословно-феодальном обществе форма обращения к военным, государственным служащим, лицам дворянского происхождения для подчёркивания их особого, привилегированного положения в соответствии с присвоенным чином, титулом.
Форма обращения к офицерам в чине от прапорщика до штабс-капитана или штаб-ротмистра включительно и к чиновникам от коллежского регистратора (14-й класс) до титулярного советника (9-й класс), согласно Табели о рангах, распространялась на их жен.
Форма обращения к лицам дворянского звания без титула и к лицам с титулом барона и их женам.
БУДОЧНИК – нижний полицейский чин, наблюдавший за порядком на улицах и стоявший на посту у караульной будки с черно-белыми полосами. Во второй половине XIX века заменен городовым.
ВЫСОКОБЛАГОРОДИЕ – титулование, форма обращения к военным и классным чинам гражданской службы в соответствии с присвоенным чином.
Форма обращения к офицерам, имевшим чины от капитана или ротмистра до полковника включительно и к чиновникам от коллежского асессора (8-й класс) до коллежского советника (6-й класс), согласно Табели о рангах, распространялась на их жен.