Михаил Арцыбашев - Санин
- А, здравствуйте, Сварожич! - заорал кто-то сзади.
Юрий быстро оглянулся и увидел Шафрова, Санина, Иванова и Петра Ильича. Они шли через двор темной и шумной гурьбой. Черные монахи беспокойно оглядывались на них, и даже тополи как будто потеряли свою молитвенную неподвижность, смущенные внезапным шумом и движением.
- А мы тут того! - сказал Шафров, подходя к Юрию, перед которым он благоговел, и дружелюбно заглядывая ему в глаза своими круглыми очками.
- Дело хорошее, - принужденно пробормотал Юрий.
- Может, и вы с нами? - подходя еще ближе, просительно сказал Шафров.
- Нет, спасибо, право... Я тут не один, - отказался Юрий, нетерпеливо отодвигаясь.
- Ну, чего там! - возразил Иванов, с грубоватым добродушием хватая его под руку. - Идем!
Юрий недружелюбно уперся, и они немножко смешно потягали друг друга в разные стороны.
- Нет, ей-Богу, не могу!.. Потом я, может быть, зайду... - все принужденнее повторял Юрий, которому показалось, что это амикошонское тягание совершенно неуместно и унизительно для него.
- Ну, ладно... - ничего не заметив, выпустил его Иванов. - Так мы вас будем ждать... Заходите!
- Хорошо, хорошо...
Они ушли из ограды, смеясь и размахивая руками, и опять стало благоговейно, тихо, как на молитве. Юрий снял фуражку и со смешанным чувством насмешки и робости вошел в церковь.
Сейчас же, как только он обогнул одну из темных колонн, Юрий в сумраке увидел Карсавину, в ее серой кофточке и круглой соломенной шляпке, придававшей ей вид гимназистки. Сердце вздрогнуло в нем, и эта дрожь была похожа и на испуг птицы, и на дрожь кошки перед прыжком. Все в ней показалось ему каким-то вкусно милым: и ее кофточка, и шляпа, и черные волосы, жгутом свитые на затылке, над белой шеей, и вид гимназистки, трогательно обаятельный в такой высокой, полной, взрослой девушке.
Она почувствовала Юрия, оглянулась, и ее темные глаза, оставаясь скромно-серьезными, в глубине отразили испуганную радость.
- Здравствуйте, - сказал он, понижая голос, но все-таки слишком громко и не знал, можно ли здесь подать руку или нельзя.
Ближние богомолки оглянулись на них, и Юрий смутился их черных пергаментных лиц. Он покраснел, а Карсавина, как будто угадывая его смущение и с материнским чувством приходя на помощь, чуть-чуть улыбнулась и нежно погрозила влюбленными глазами. Юрий блаженно улыбнулся и замер.
Карсавина не смотрела на него и часто крестилась, но Юрий все время "знал", что она чувствует только его присутствие, и это образовывало между ними тайную тягучую связь, от которой билось и замирало сердце, и все вокруг казалось таинственным и чудным.
Темное лицо церкви, с ее странными, поющими и читающими голосами, мерцающими, как ночники, огоньками, тяжелыми вздохами, одинокими гулкими шагами у входа, смотрело на Юрия важными, строгими глазами, и среди этой темной и строгой тишины он отчетливо слышал свое маленькое, легкое и бодро бьющееся сердце.
Он стоял тихо, смотрел на белую шею под черными волосами, на мягкий изгиб талии, чувствующейся под серой кофточкой, и порой ему становилось так хорошо, что сердце умилялось. И тогда ему хотелось стоять так, чтобы все видели, что хотя он и не верит здесь ничему ни пенью, ни чтенью, ни огонькам, - но и не питает к ним ничего, кроме добродушного дружелюбия. И Юрий сам отметил свое настроение, столь не похожее на ту тоскливую злобу, которая была утром.
"Так, значит, можно быть счастливым? - внутренне улыбаясь, спросил он и сейчас же серьезно ответил: - Конечно!.. Все, что я думал о смерти, о бессмысленности жизни, об отсутствии разумной цели и прочее, все это, действительно, совершенно правильно и разумно, но все-таки счастливым быть можно... И я счастлив, и именно благодаря этой удивительной девушке, которую я еще так недавно совсем не знал..."
Юрию пришла в голову забавная мысль о том, что когда-то, когда они были маленькими смешными мальчиком и девочкой, они могли где-нибудь встречаться, смотрели друг на друга и расходились, не подозревая, что составят друг для друга самое дорогое на свете, будут любить друг друга, и она для него будет раздеваться голой...
Последняя мысль пришла в голову как-то неожиданно, и Юрию стало так стыдно, но вместе с тем и хорошо, что он покраснел до корней волос и долго боялся смотреть на нее.
А она, уже обнажаемая мысленно, стояла впереди, милая и чистая в своей серой кофточке и круглой шляпке, и молилась без слов, чтобы он любил ее так нежно и страстно, как она его.
Должно быть, что-то очищающее передавалось от нее к нему, потому что бесстыдные мысли куда-то ушли и в душе Юрия стало тихо и чисто.
И слезы умиления и любви тепло выступили на глазах Юрия. Он поднял их вверх, увидел золото иконостаса, искорками поблескивающее от свечных огоньков, а еще выше - две перекладины креста, и с давно забытым чувством и непривычным напряжением мысленно крикнул:
"Господи, если ты есть, дай, чтобы эта девушка любила меня и я всегда любил ее так же, как сейчас!"
Ему стало немножко стыдно своего порыва, но на этот раз он только снисходительно улыбнулся над собой.
"Это ведь только... так!" - подумал он.
- Пойдемте, - тихо, почти шепотом, похожим на вздох, позвала его Карсавина.
Они чинно вышли на паперть с тишиной в душе, точно унося с собой все эти тихо поющие и громко читающие голоса, вздохи и мерцания огоньков; рядом прошли ограду и через старую калитку вышли на обрыв горы. Здесь никого не было, и старая белая стена, с облупившимися башенками, отделила их от .всех людей. У ног их по обрыву кудрявились верхушки дубов, а далеко внизу блестела река и уходили вдаль, за темный горизонт, зеленые луга и поля.
Они молча дошли до само! о края обрыва и остановились, не зная, что им делать. Чего-то они боялись и не смели. И, казалось, никогда бы у них не хватило силы сказать и сделать, но Карсавина подняла голову и как-то совсем неожиданно и просто вышло так, что губы ее встретили губы Юрия. Карсавина вся побледнела, забилась и замерла, а Юрий молча обнял ее, в первый раз почувствовав в своей руке теплое, гибкое тело. Тихо стало кругом, и им показалось, что весь мир замер в торжественной и напряженной тишине.
Должно быть, в ушах зазвенело, но Юрию показалось, что невидимый и неслышимый колокол властно ударил час встречи.
Потом она вырвалась, улыбнулась и побежала назад.
- Тетя хватится меня... подождите... я приду... Никогда после Юрий не мог вспомнить, крикнула ли она эти слова звонким, отозвавшимся в темном лесу голосом или теплый вечерний ветер донес к нему прерывистый скользящий шепот.
Он сел на траву и провел рукой по волосам.
"Как это все глупо и хорошо!" - блаженно улыбаясь, подумал он и, закрыв глаза, пожал плечами, как будто отвергая, в эту минуту все свои прежние мысли, сомнения и страдания.
Карсавина забежала за калитку и остановилась. Сердце у нее билось и лицо горело. Она крепко прижала рукой под волнующейся левой грудью и на минуту прислонилась к стене.
Потом открыла глаза, загадочно повела ими вокруг, легко вздохнув, подобрала черную юбку и быстрыми молодыми ногами побежала по дорожке к гостинице, еще издали крикнув старенькой темненькой тетке, сидевшей на крылечке в ожидании:
- Иду, тетя, иду!
XXXVII
Сначала потемнела даль, потом потускнела в тумане река, послышалось внизу, на зеленых лугах, далекое ржание лошадей и засветились луговые огоньки.
А Юрий все сидел на обрыве и ждал, машинально считая костры на лугах.
- Раз, два, три... нет, вон еще... на самом горизонте... чуть видно... Точно звездочка!.. А ведь там теперь сидят большие люди, мужики, выехавшие в ночное, варят картошку, говорят... Костер горит весело, вспыхивает, потрескивает и слышно, как лошади фыркают... А отсюда совсем как искорка... вот-вот потухнет!
Ему было трудно думать о чем бы то ни было, точно за звоном торжествующего счастья он не слышал собственных мыслей. Он сидел очень долго, ощущал, как собирается в его теле упругость и сила, точно подготовляясь к чему-то, о чем нельзя было сознательно подумать. Он все еще ощущал свое первое прикосновение к молодому, пока скрытому тонкой материей телу и полураскрытым свежим губам и по временам с испугом говорил себе:
- А она сейчас придет!
Сердце вздрагивало и замирало, а тело напрягалось все больше и больше, становясь сильным, свежим и смелым.
Так, полный одним ожиданием, сидел он на обрыве, бессознательно вслушиваясь в далекое ржание лошадей, голоса гусей за рекой и еще тысячи неуловимых звуков леса и вечера, струнно дрожащих высоко над землей.
А когда услышал неровные быстрые шаги и шорох платья, не оборачиваясь, узнал, что это она, и весь задрожал, охваченный любовью, желанием и испугом перед роковым моментом.
Карсавина подошла и стала, и слышно было ее прерывистое дыхание. И вдруг, почувствовав радостную уверенность, что сделает все, что нужно, Юрий сразу обернулся и с внезапной дерзостью и силой схватил ее на руки, понес, скользя по траве, вниз.
