Е. Хамар-Дабанов - Проделки на Кавказе
В один теплый и тихий вечер, располагавший к сладострастию,— кто не знал его на севере, того прошу на юг, ничем другим не сумеем угостить, а за этим дело не станет!— в один подобный вечер Китхен и Николаша сидели вместе у окна.
Луна медленно всплывала на небо и уже осветила вершину Машука, которого подошва казалась от того чернее, чем когда-либо.
— Какой прекрасный вечер!.. Что вы такая грустная, Катерина Антоновна?—спросил Николаша.
— Нет, я не грустна, а только погружена в воспоминания: сегодня день рождения Елизаветы Григорьевны; бывало, мы праздновали его в деревне у ее бабушки. Давно ли, беспечная, она бегала по освещенным аллеям сада! А теперь где она? Счастлива ли? Помнит ли день своего рождения?
Николаша, заметив, что Китхен всегда говорит с жаром и любовью об Елизавете Григорьевне, расчел, что выгоднее было не показывать озлобления к этой женщине. Вместо ответа он тяжело вздохнул.
— О чем вы так вздыхаете, Николай Петрович?
— Какая вам охота прислушиваться к тому, что я делаю? Я вздыхал машинально.
— Нет, не машинально. Я желала бы знать, воспоминание ли это об Елизавете Григорьевне?
Николаша вместо ответа опять вздохнул; потом притворился, будто досадует на себя.
— Сознайтесь, вы вздыхаете о ней?
— Помилуйте, Катерина Антоновна! Зачем хотите вы знать все помышления человека?
— Я не хочу проникать в помышления ваши; а любя, горячо любя Елизавету Григорьевну, желала бы убедиться в ваших добрых чувствах к ней: тогда я стала бы еще более ценить вас.
— Если так, знайте же, что было время, когда я не менее вас был привязан к ней, но она не умела ценить моей любви, не имела довольно проницательности, чтобы видеть и измерять мою преданность.—И Николаша вздохнул еще раз.
— Я оправдаю ее перед вами, Николай Петрович; сейчас принесу ее письмо и попрошу вас прочесть его вслух.
Китхен пошла за письмом. Николаша в это время переставил свечи на окно, приготовляясь к чтению. Погода была так тиха, что свечи горели на воздухе, словно в комнате. Госпожа фон Альтер принесла письмо и вручила его Пустогородову. С истинной или притворной грустью он развернул его и устремил взор на знакомый почерк, некогда начертывавший ему слова надежды, любви и обетов.
«Милая моя Китхен!
Вижу — ты убеждена, что из ревности я советовала тебе остерегаться Пустогородова. Могу тебя уверить, ты ошибаешься. Что мне в нем? Зачем мне сохранять его? Испытав, что такое бездушный. старик, безжизненный труп, я искала ума и известности; но осталась недовольною и тем и другим. Наконец мне казалось, что ничтожество мужчины — всего выгоднее для женщины. Казалось, что взяв из праха и возведя человека на дорогу почестей в свете, я рожу в нем благодарность и тем приобрету его вечную любовь; но я ужасалась при одной мысли о связи с таким человеком. Я стала искать неопытного юношу, которого и свет еще не развратил. Я думала любовью своей сделать из него человека достойного. В это время столкнулась я с Пустогородовым; сблизилась с ним; но это — себялюбец, который все скудные способности своего ума клонит к холодному расчету; который вне себя ничего не любит. Если б я могла отыскать в нем хоть искру чувства, хоть каплю этого баснословного теперь самоотвержения, я бы им дорожила. Но, как он есть, он мне не нужен. Причем же я остаюсь? Обманутая в своих надеждах, одна в мире —одиночество несносно мне!—я ищу и не нахожу, чего жаждет моя душа. Между тем я бессильна восстать одна против обычаев света, но я мужаюсь в тиши и чувствую, что скоро, скоро настанет час, когда я стряхну застарелую пыль предрассудков и по-своему направлю смелый полет свой. Закиданная бранью и хулой, я буду улыбаться воплям рабов, скованных глупыми приличиями, с сожалением о них; но для этого мне нужен товарищ; я ищу его посреди художников. Вот тебе откровенное признание. Можно ли одобрить меня? Никак. Можно ли обвинить? Нельзя. Виновна ли я? Нисколько, Вся вина падает на моих родителей. Воспитанная беспечною девочкою, я прочла в уме отца и матери, что постыдно для меня и для семьи, если толпа женихов не будет за меня свататься, лишь только я созрею; глупый предрассудок, что девушке необходимо выйти замуж, чем скорее, тем лучше, усиливающий у нас природное влечение к замужеству, желание освободиться от родительского порабощения, которое делалось несносным; наконец любопытство и, быть может, неясные желания —все влекла меня поспешить брачными узами. Не зная людей, их свойств и пороков, родители, воспитавшие меня, должны были или вовсе удержать от замужества, или обдуманно выбрать человека, с которым хотели сковать меня навсегда... Нет, Китхен, не таковы родители, по крайней мере вообще, исключая весьма немногих! Человек не перестает быть человеком под названием отца или матери; он все раб низкого, унизительного расчета и тщеславия. Отдавая дочь замуж, отец не думает, какой у меня будет супруг, но рассчитывает, какой у него будет зять, требуя, чтобы он непременно своим положение в обществе был выше тестя, званием ли, состоянием ли или блеском в свете. Об его личных достоинствах родители не заботятся; лишь бы дочь была замужем. И вот несчастную девушку венчают. Неопытная, она покидает, родительский кров и в короткое время делается не женою, а собственностью мужа. В свете он ее показывает вместе с дорогими каменьями, на ней развешанными; дома, если не стар или не истощен, насыщается ею, словно каким-либо кушаньем, покуда вкус не притупится к одним и тем же удовольствиям; если же он и стар, изнурен, то порабощает ее всей угрюмостью своего нрава и своих привычек. Вот тебе, милая Китхен, слабый очерк светского супружеского быта! Если всмотреться более, каких омерзительных происшествий не увидишь!.. А что ж нам, женщинам, делать? Куда деваться? Остается попрать закоснелые предрассудки и отдать себя на суд и осуждение света. Честолюбие родителей не ограничивается дочерями; оно простирается и на сыновей тот из них, которому фортуна улыбается, который достиг больших почестей или женитьбою приобрел более связей, тот наделен ими щедрее, без разбирательства, слепое ли счастье везет ему, или личные достоинства служат возмездием. Я представляю тебе, моя милая, эту картину для твоей пользы: ты молода, хороша собою и неопытна. Не ожидай в замужестве более того, что можно найти; не украшай этого быта цветами своего воображения; готовься встретить в нем грустную существенность. Если ты сама выберешь себе мужа, ты также можешь ошибиться и, притом, в несчастии не будешь утешена нежностью родителей; если же выйдешь замуж по их видам, они, по крайней мере, станут тебя лелеять: но знай, что уж ты не будешь им доверью, а зять, по их выбору, будет для них сыном, ты — его женою! Во всем он будет оправдан, ты обвинена: чем старее люди, тем менее они сознательны в своих ошибках.
В муже не думай найти совершенства. В домашнем быту он будет совсем иное, чем казался. Муж смотрит на жену, как на собственность, которую имеет право, по произволу, ласкать, отталкивать и всегда обманывать.,. Вне своего порога он добродетелен, радушен, добронравен; перед женою он разоблачается, оставляет мнимые совершенства и, становясь сам собою, предается своим грубым наклонностям, своеволию, порокам. Чем разительнее в муже эти переходы, тем он ревнивее, из опасения чтобы жена, в коротких сношениях с чужими, не проболталась об его тайнах и не открыла глаза другим на счет его.
Да послужит тебе это письмо, любезная Китхен, предохранительным талисманом в твой будущности. Ты в нем узнаешь голос опытного друга. Прощай, скоро настанет час — и ты, может быть, присоединясь к прочим, станешь метать в меня брань и порицание. Я же останусь для тебя всегда одинакова.
Елизавета***».
— Что вы теперь скажете об Елизавете Григорьевне?— спросила Китхен после некоторого молчания.
— Она совершенно ошиблась на мой счет: я предался ей со всею доверенностью неопытной, пылкой души, не подозревая измены, не воображая, чтобы любовь эта могла когда-нибудь потухнуть. Это — урок для меня. Теперь я чувствую, что могу опять привязаться сильно, пламенно, с полным самозабвением; но уже не так глупо, как прежде: я опытен и не прежде дам волю своим чувствам, как убедись во взаимности).
Николаша говорил так просто, притворялся так искусно, что это ободрило доверенность неопытной молодой женщины; она с простотою души спросила у него:
— А насчет ее рассуждения о мужьях, что скажете вы?
— Я вижу в нем вражду, которую искони веков один пол питает к другому, но, в частности, эта вражда нередко на время прекращается, чтобы после сильнее возобновляться.
А я думаю, что Елизавета Григорьевна во многом справедлива!.. Она видит вещи прямо, как они есть.
— Катерина Антоновна! Вы так молоды, так прекрасны... ужели вы знаете уже многое?