Профессия – лгунья - Зоя Геннадьевна Янковская
— Ты бросила меня… — сказал он тихо, без укора, но с досадой.
— Злишься…
— Ну, уже нет. Но весь день был очень злой. Я порвал твою фотографию…
— Как?!
Он достал из кармана пиджака фото, на котором были сняты мы в клубе. Эйчиро всегда носил эту фотографию с собой. Теперь она была надорвана.
— Сегодня утром проснулся, схватил её и хотел уже порвать. Но не смог, когда взглянул на фото.
Он вздохнул.
— Ты сорвала цветок в кашпо моего друга! — он укоризненно сощурился.
— Сорвала… — согласилась я виновато. И тут же придумала ответный упрёк: — А ты вот напитки свои дегустировал. Надоел прямо, сидит сам по себе и нюхает, нюхает.
— Ты не понимаешь меня совсем. Мне тяжело быть с тобой. И без тебя ещё хуже. Не видишь, что я чувствую на самом деле?! Ты совсем ненормальная. Вечно бежишь куда-то. И самое ужасное, что я всё равно люблю тебя. Я боялся, не хотел верить, но теперь точно знаю, что люблю.
У меня всё скукожилось внутри. Чувство вины, безысходность, желание убежать и в то же время страх потерять друга и… клиента. Выгодного клиента. И когда мне пришла в голову эта мысль, стало совсем противно. «Господи, какой ужас, что я творю! И этот кошмар, этот грязный обман, называется моей работой». Но я сразу малодушно успокоила себя, чтобы заглушить чувство вины: «Это просто уловка, — говорила я себе, — Его «люблю» такое же никчёмное, как «люблю» всех клиентов».
— Зайдём сюда, перекусим? — предложил Эйчиро.
Он заказал мне салат и шашлыки.
— Можешь ли ты быть моей женой? — спросил он вдруг и посмотрел на меня с тревогой и надеждой.
Я стала нервно хрустеть пальцами.
— Слушай, пошли отсюда, у меня сейчас будет истерика.
— Почему? Почему истерика?! Скажи правду! — проговорил он взволнованным дрожащим голосом.
— Вы, японцы, живёте совсем по другим правилам. Я никогда не привыкну к японской сдержанности. Для меня настоящая мука приглядываться к японцу и пытаться понять, какая эмоция на самом деле прячется за его скрытной улыбкой. И потом, женщины ваши не имеют права голоса. У них нет возможности найти хорошую работу даже при наличии образования. Они в этом живут с детства и другого отношения не знают. Им сравнить не с чем, и они принимают всё, как есть. Но русская никогда не смирится с неравноправием. Никогда. Я не хочу быть никем.
— То, что принято в обществе, к семье отношения не имеет, — возразил он, — В семьях у всех по-разному. У нас какие-то неравноправные отношения? Я думал, мы как раз на равных и общались всё это время.
Я сконфуженно замолчала.
Он горько улыбнулся:
— Просто ты не любишь меня.
Я отмалчивалась.
«Люблю, но совсем по-другому», — хотелось мне ответить.
Тут на счастье вошла женщина с таксой. Собачка принялась всех обнюхивать. Я поймала её и взяла на руки. Такса виляла всем телом и лизала мне нос.
— Я хочу собаку, — сказала я.
— Меняешь тему? — уличил меня Эйчиро.
— Почему бы тебе не завести собаку? — сказала я, будто не слышала его вопрос, — Ты ведь один живёшь.
— Я не могу. Это невыносимо видеть, как умирает твоя собака. У них слишком короткая жизнь. Я так тяжело пережил смерть своей собаки, что после этого кошмара сказал себе: «Нет, больше никогда!». С тех пор я не завожу животных. Ты не выйдешь за меня, потому что я — японец, — сказал он вдруг с напускной небрежностью.
— Что?! Ты о чём?!
— Эйчиро — японец! Эйчиро — японец! — прокричал он, неправдоподобно кривляясь.
— Какая глупость! Что ты говоришь? При чём здесь это? Я не расистка и не националистка. Ты должен верить мне. Я думаю, если в твоей голове есть неприязнь к носителям другой нации, то тебе кажется, что и мир так же косо смотрит на тебя.
— Э-э, не скажи. Помню, я был в Англии. Я спросил старого англичанина, как мне найти дорогу к отелю. Тот подскочил ко мне вплотную, оскалился и заорал: «Who are you? Korean? Chinese? Japanese? So, that's why don't ask your way. It's your problem. Do you want to find your way? Try yourself! I won't help you». А на Филиппинах ко мне подбежал человек и воткнул нож мне в горло. Мне повезло, что сбоку. Видишь шрам?
Я увидела на шее возле уха круглый бугорок:
— Бедный. Это же могло быть смертельно.
— Конечно. Я и так с горем пополам выкарабкался.
— И всё же, нельзя свой опыт теперь распространять на всех. Можно не любить какую-то группу людей, их взгляды, ценности, идеологию. Но нацию целиком как можно не любить? Среди японцев есть и умные, и глупые люди. Но и среди русских найдётся много идиотов и незаурядных интересных людей! Так при чём здесь нация? Но я люблю свой язык, свою культуру, свою кухню. Я хочу есть борщи и пельмени, слышать русскую речь и петь русские песни. Это моё навсегда. Я уже многое полюбила в японской культуре, но никогда не полюблю настолько, чтобы оставить своё, родное.
— Это главная и единственная причина, из-за которой ты не хочешь быть со мной?! — хрипло сказал он, пронизывая меня взглядом.
Я почувствовала, как у меня по щекам разлился трусливый румянец.
— Ты, ты прости меня… — я изнемогала от этой пытки, — Пошли на улицу, мне пора в клуб.
— Я не пойду с тобой в клуб, хорошо? Очень тяжело, надо подумать. Успокоиться. Не могу без боли смотреть на тебя, — проговорил он устало.
Мы вышли на улицу. Моросил дождик. Мы бессмысленно топтались у закусочной. Дождь стремительно перерос в ливень, и в считанные минуты одежда наша стала мокрой. Но мы не расходились.
— У меня есть дочь, — сказала я тихо.
Прогремел гром, и сверкнула молния.
— Что?! — крикнул Эйчиро, будто хотел перекричать гром.
— У меня есть дочь. Пойду я, ладно?
Он, остолбенев, смотрел на меня. Я пошла в клуб, и когда оглянулась, Эйчиро по-прежнему
