Два измерения... - Сергей Алексеевич Баруздин
— Кто такой Клейст? Не знаю, — спросил шеф-редактор.
— Драматург и новеллист девятнадцатого века.
Штольцман завизировал.
Третий кроссворд Лиза сделала географическим, из названий немецких городов, связанных с революционными событиями. Шеф-редактор завизировал его, ни о чем не подозревая.
Кроссворды стали появляться часто.
В назначенный день под предлогом сбора информации Лиза отправилась на улицу Салтыкова-Щедрина. Никаноровна ее уже ждала.
Погода была промозглая, мерзкая. Несколько раз выпадал снег, но быстро таял. Улицы были заполнены мусором, обрывками объявлений и газет, блестели малыми и большими лужами. По Салтыкова-Щедрина тянулись немецкие обозы с мешками и ящиками. Проехала колонна мотоциклистов с броневичками во главе. За ней опять обоз. Лошади, как на подбор, рыжие, могучие, с розовато-белыми мордами.
— Знаю, работаешь? — спросила Никаноровна.
— Да.
— Довольна?
— Ну как вам сказать…
— Ничего, ничего, дело нужное. Как с ТЭЦ?
— Десятого октября.
— Точно?
— Перепроверяла. Даже в газете у нас писали.
— Ты бы хоть газетку свою принесла.
— Не догадалась.
— Теперь постарайся почаще бывать на вокзале или в районе его, — сказала Никаноровна. — Смотри за приходящими эшелонами. Это — раз. За проходящими мимо. Это — два. А встретимся с тобой, как и всегда, здесь же.
Они расстались.
Десятого октября ТЭЦ действительно дала ток.
А в ночь на одиннадцатое город потряс взрыв.
Лиза вскочила с постели: «Неужели ТЭЦ? Но сколько же туда надо было доставить взрывчатки и как? Явно в городе подпольщики!»
До утра она уже не спала. Чуть свет побежала задними улицами к ТЭЦ. Еще издали увидела — развалины.
Днем солдаты ставили на центральной площади новые виселицы. Через час на трех из них висело девять человек. После работы Лиза подошла поближе. Среди них узнала того старичка, с которым вместе недавно шли с ТЭЦ. На груди каждого — дощечка с надписью: «Бандит».
Никогда Елизавета Павловна не лгала никому. И Игорю, конечно. Но существовала в ее жизни тайна, из-за которой ей лгать приходилось. Но это была святая ложь.
Когда Игорю исполнилось шестнадцать лет (он учился в восьмом классе), настала пора получать паспорт.
Скрепя сердце Елизавета Павловна достала его свидетельство о рождении.
Игорь никогда не спрашивал об отце. То ли не хотел беспокоить мать, поскольку сама она молчала, то ли просто чувствовал, что этот вопрос задавать не надо.
А тут в графе «отец» увидел прочерк и, чуть заикаясь, сказал:
— Ты никогда не говорила, мама, об этом… Но что, у меня действительно нет отца?
«Он погиб», — хотела ответить Елизавета Павловна, но что-то остановило ее.
И она устало, стараясь смотреть ему в глаза, произнесла:
— Считай, Игорек, что у тебя отца нет.
— А почему я Венедиктович? — спросил Игорь.
— Так, был один очень хороший человек.
Это был первый и последний их разговор об отце.
Странное дело: Штольцман был немцем, Евдокимов — русским, но оба они одинаково ненавидели Россию и русских людей. И к делу своему — «Русскому голосу» — относились с полным безразличием.
Лиза замечала, что немецкие, даже официальные, материалы плохо переводятся на русский.
Сказала об этом Штольцману.
— Ну и что? — сказал Штольцман. — Смысл не искажается?
— Кажется, нет.
— А остальное ерунда.
По предложению Евдокимова для местных материалов отвели конец газеты, низ четвертой полосы.
Все публиковалось здесь в подбор, без всякого смысла.
«Для нужд немецкой армии принимаются шкуры крупного рогатого скота, волос, меха, пенька. Оплата продуктами. Адрес…»
«При большевиках я жил плохо. С приходом немецкой армии вздохнул свободно. Я работаю и получаю продовольственную карточку. Призываю всех горожан поддерживать новый порядок. Рабочий Месячкин».
«Производится сбор теплых мужских вещей, а именно свитеров, варежек, носков, нижнего белья, валенок в обмен на продукты. Адрес…»
«За диверсию на городской ТЭЦ привлечены к ответственности и казнены путем повешения девять граждан, а именно…»
«Более двухсот добровольцев вышли расчищать улицы и площади города от снега. Бургомистр г-н Платонов А. А. выразил благодарность всем работникам и наградил их подарками».
И все в таком духе.
Каждую свободную минуту Лиза ходила к вокзалу, иногда чуть дальше — к сортировочной. Она считала эшелоны, и разгружающиеся и проходящие мимо. Большая часть эшелонов шла на восток. Она старалась запомнить все, а вечером эти данные переносила на бумагу.
У Лизы был теперь пропуск — «аусвайс» — даже с правом хождения во время комендантского часа. Но этим Лиза не пользовалась.
После взрыва ТЭЦ в городе каждую ночь проходили облавы, на стенах домов появились новые страшные приказы коменданта и бургомистра Платонова, улицы постоянно патрулировались.
Как условились, к трем часам Лиза направилась на встречу с Никаноровной. Утром она успела засечь еще три эшелона — один разгружающийся, с лошадьми и походными кухнями на сортировочной, и два прошедших, с танками и зенитными орудиями.
В три Никаноровны на месте не оказалось. Не появилась она и в половине четвертого. И в четыре.
Лиза забеспокоилась, к тому же по улице уже несколько раз прошел патруль, и решила вернуться в редакцию.
Ночью спала плохо. На следующий день на всякий случай опять появилась в три часа на условленном месте, но Никаноровны по-прежнему не было.
По пути в редакцию она прошла через площадь Революции и заметила перемены. Трупы с виселиц были сняты. Остался только один. Лиза подошла ближе и с ужасом узнала Никаноровну. Все лицо ее было разбито. На груди табличка: «Партизан».
В редакции она увидела фотографию повешенной Никаноровны и информацию, подготовленную Евдокимовым. В ней с восторгом живописалось о поимке крупной партизанки и намекалось на ее причастность к взрыву ТЭЦ. «Так будет с каждым, кто выступает против нового порядка, утверждаемого победоносной германской армией», — заканчивалась заметка.
Физическое уродство, как это порой бывает, не ожесточило, не озлобило Лизу. Она была мягка со всеми, у нее не было врагов, и в людях она обычно видела только хорошее. И как ни ужасна была война, как Лиза ни воспринимала немцев, она на первых порах не чувствовала злобы к ним.
И вот эти повешенные — в какой уже раз!
И теперь тихая, незащищенная Никаноровна!
Они же не люди! Они хуже зверей!
Лиза была в отчаянии: «Что делать? Что делать?»
Время словно остановилось, и она никак не могла дождаться окончания рабочего дня. А тут еще шеф-редактор послал их с Шурой крутить печатную машину. Ведь электричества не было.
Лишь около девяти часов Лиза вернулась домой.
Есть она не могла; не раздеваясь, тяжело опустилась на постель. Сидела так час-два, а может, и больше.
Наконец приняла решение: «Пойду! Будь что будет, а все равно пойду!»
