Возвращение - Роман Иванович Иванычук
— Это для вас, Леонид, — не упустила возможности съязвить Адриана. — Материал для еще одной героической сцены.
Все вышли из машины. Вечерние сумерки, смешанные с туманом, тяжело легли на горы; справа сквозь густую непроглядность едва угадывались контуры высокой скалы, впереди маячил еловый лес, в который уходила дорога, сузившись до тележной, слева проселок обрывался: глубину пропасти можно было только угадывать по далекому журчанию ручья.
— Подавай назад, Нестор, — сказал Леонид.
— Какое там — назад?.. — Нестор вынул из кармана трубку, молча набил ее, рассыпая табак. — Мы въехали в эту западню, еще когда я провозглашал последнюю сентенцию, будь она проклята. Километра три проехали, какое там — назад… — Тон, говоришь, не тот… — Нестор умышленно вернулся к прерванному разговору, чтобы переждать, пока не уляжется волнение, — надо же что-то решать. — У каждой ситуации — своя тональность: иной раз торжественная, а иной раз и нет… На одном уроке (я учился тогда в девятом классе) учитель объяснял нам гекзаметр. В качестве примера он взял строку из стихотворения Ивана Франко «Весна, ты мучишь меня, рассыпаешься солнца лучами». Он учил нас скандировать, и я, восхищенный эмоциональностью стиха, задекламировал, отвечая: «Весна!!! Ты мучишь меня!», и получил двойку, потому что говорить нужно было не об эмоциях, а о метрике стиха. Следует найти настоящий тон…
Леонид сосредоточенно слушал.
— Настоящее — это еще не найденное, — сказал он. — Найденное в первое же мгновение своего появления уже нуждается в совершенствовании.
— Ха… — Адриана размяла в пальцах сигарету нагнулась к трубке Нестора, чтобы прикурить. — Один мой знакомый поэт никак не может найти рифму к слову «морковь». Неужели для него вот это найденное — «настоящее»?
— Оса… — улыбнулся Нестор. Лицо его было уже совершенно спокойным. — Ну, хорошо. Гасите сигареты и садитесь. Степан, поменяйся местами с Адрианой, она легче. Нужен вес на задний мост. Попробую развернуться.
— А не лучше, чтобы вы одни, — неуверенно проговорил Степан. — Дорога узкая и…
Именно эти же слова чуть не сорвались с губ Леонида, но он вовремя увидел Нилину реакцию на предложение Степана и сказал, глотая неприятный привкус стыда за свою трусость:
— Видите, как иногда может понизиться тональность…
— Бывает… — Нефтяник опустил широкие плечи и первым шагнул к машине.
Он сел справа, отчужденный и смущенный, упрекая себя за профессиональную осторожность. В его распоряжении много людей, техники, он всю жизнь обязан придерживаться одного правила: как можно меньше человеческих и материальных потерь. Как им объяснить, что в этот момент он думал не о себе, а о женщинах — дорога ведь узкая, там пропасть. И вообще — что за глупости, ради чего рисковать, если можно переждать здесь до утра, те, в хижине, и правда не поумирают…
Адриана села возле Нестора, вопросительно посмотрела на него, она тоже хотела сказать, что, может быть, рисковать не стоит, но лицо режиссера было спокойно, как на съемках, когда все шло удачно.
Нилочка чувствовала себя уютно и в безопасности возле Леонида: он держал свою ладонь на ее запястье.
Леонида все настойчивее мучила мысль, что Степан был прав: ведь во время опасных переездов солдаты выходят из машин, оставляя за рулем одного водителя. Им начало овладевать глухое недовольство Нилочкой, которая своим укоризненным взглядом задала ненужный тон.
Нестор включил двигатель.
— Вот вам и исключительная ситуация, — сказал Леонид. — А вы…
— Это только ее начало, и никто еще ничего не знает, — сказала Адриана нарочито спокойно;
— Но мы могли бы ее избежать. — В голосе Леонида слышался нажим.
— Тогда бы мы разминулись с настоящим. Каждый с собою — настоящим.
— Это что — эксперимент?
— Не говорите глупостей, — отозвался Нестор. — Задний мост хорошо тянет, мы сейчас… Не торчать же нам тут до утра.
Машина ударилась задним буфером в отвесную скалу, передние колеса стали вровень с краем дороги, из-под них глухо покатились в пропасть камни. Все затаили дыхание, слышно было далекое журчание ручья внизу. Нестор оглянулся, изучая взглядом лица друзей, потом склонился над рулем.
— Это действительно неразумная затея, — сказал он сокрушенно.
— Так поставьте машину на прежнее место, — Степан выбрался из вязкой трясины отчуждения.
Его голос был властным, каждый теперь признал, что он был прав: ради чего?
— Поздно, Степан, — глухо ответил Нестор. — Теперь все равно, в какую сторону разворачиваться. Я виноват…
Смеркалось. Беловатая темнота была густая и глухая, ни один звук, даже журчание ручья, уже не пробивался сквозь мягкий войлок тумана.
— А чем не площадка? — через минуту сказал Нестор, пытаясь разорвать подавленное молчание. — Да еще какая! Только что некому снимать.
— А жаль! — бросила Адриана.
Леонид принял это как вызов. «Она надеется, что я испугаюсь. И за что только так не любит меня эта экстравагантная девица, я в тысячный раз продумываю все наши разговоры, столкновения, непонимание и недоразумения, и в своем поведении не нахожу ничего такого, что могло бы вызвать антипатию ко мне. Это просто не уживаются наши темпераменты, характеры, мы смотрим по-разному на одни и те же вещи: я — восторженно, она — скептически, это еще не грех — ни мой, ни ее, и все равно мне хочется теперь, чтобы она по-настоящему испугалась, чтобы она предстала перед нами такой, какой была до того, как выдумала самое себя.
— Конечно, жаль, — подчеркнуто иронично произнес Леонид, и Адриана тоже приняла это на свой счет.
Нестор сколько мог дал задний ход, машина прижалась к скале, даже скрежетнуло, дальше она не отойдет от пропасти ни на миллиметр. Белые пряди, медленно вытягивавшиеся и создававшие завихрения над провалом, несколько отдалились — Адриана ощутила, как стало легче на сердце, теперь она поняла, что боится.
— Скажите, Леонид, что в жизни настоящее, что подлинное? — спросила она с придыханием. — Мы сегодня уже начинали разговор на эту тему…
Леонид не откликнулся.
— Не знаете?
— Знаю. Настоящее — хлеб.
— Боже, как парадно. Он настоящий, пока его не съели. А непреходящее настоящее, постоянный контроль поступков, мышления, состояния…
— Так скажите, раз знаете.
— Страх — это настоящее.
— О! — обрадовался Леонид. — Я так и знал! Скептики всегда становятся первыми трусами.
— Подождите… Да, в это мгновение я почувствовала, что боюсь, но сразу же меня охватило еще более острое чувство — страх, что я могу испугаться — не только здесь, а вообще — и сделать что-нибудь недостойное. Я бы хотела, чтобы этот второй страх всегда был бы у меня настоящим.
— Не дай господи, чтобы такое чувство руководило поступками всех людей. Нравственность, порядочность, героизм — под кнутом унизительнейшего…
— Тогда объясните мне, что
