Законы границы - Хавьер Серкас

Я согласился.

— А вас пугало то, что Сарко и Тере могли раскрыть правду о вашем участии в банде?

— Конечно же, нет. Возможно, мне не нравилась подобная перспектива, потому что я не знал, какие последствия она может иметь, но ничего больше. Это был один из рисков, на которые мне предстояло пойти, взявшись за дело Сарко, но в остальном оно сулило сплошные выгоды. Участие в процессе обеспечивало хорошую рекламу моей адвокатской конторе, и, кроме того, мне было очень интересно снова увидеть Сарко через двадцать лет. В тот момент я пребывал в пучине уныния и скуки, считая свою жизнь чудовищным недоразумением, и почувствовал, что это дело могло стать для меня источником обновления и свежей струей. Появление Тере и ее искренняя радость при нашей встрече еще больше утвердили меня в правильности принятого решения. Разумеется, стать адвокатом Сарко означало разворошить опасное прошлое, но разве не лучше было отважиться на это, если мне представилась подобная возможность? Разве не было более безопасным поднять прошлое на поверхность, чем держать его глубоко погребенным? Разве я не был обязан пролить на него свет?

— Что вы имеете в виду?

— Я чувствовал себя в долгу перед Сарко. Подозревал, что перед нашим налетом на отделение «Банко Популар» в Бордильсе я проболтался обо всем Кордобе, и именно это стало причиной нашего провала, в результате которого Сарко, Гордо и Джоу оказались в тюрьме. Я всегда мучился этой мыслью и считал, что Сарко тоже винит во всем меня.

— Это как-то было связано с образом Гафитаса из первой части «Диких парней»? Он отражал отчасти то, каким его воспринимал Сарко, но тот Гафитас являлся вымышленным персонажем. Кстати, в фильме он вовсе не случайно пробалтывается о налете, а сознательно выдает Сарко и предает всех. Тот Гафитас не имеет почти ничего общего с вами.

— Верно. Вот только про Гафитаса из мемуаров уже нельзя так сказать: там он никакой не вымышленный персонаж, и в той версии он как раз пробалтывается. Думаю, это вы тоже помните.

— Прекрасно пошло. Только в мемуарах тоже нет однозначного утверждения, что Гафитас проболтался про налет.

— Вы правы, там это не утверждается. Однако представляется вероятным, что Гафитас распустил язык и именно он виноват в провале налета. Во всяком случае, так считал Сарко. И даже если бы он не думал так… Даже если было неправдой то, что я проболтался про налет Кордобе… Я не мог не помнить о том, что когда-то Сарко протянул мне руку, в тот момент, когда я больше всего в этом нуждался. И теперь помощь требовалась уже ему. Я должен был выполнить его просьбу. Тем более что, помогая Сарко, я помогал и самому себе.

— Вы считаете, что Сарко протянул вам руку помощи? По-моему, он воспользовался вами, превратив в преступника. Это вы называете помощью? Вы же сами признавали, что Сарко едва не заставил вас разделить участь остальных членов банды.

— Если вы так меня поняли, значит, я недостаточно ясно высказался: Сарко ни к чему меня не принуждал, я сам делал свой выбор. Не забывайте, что я спасся — в последний момент, но спасся, и пребывание на краю пропасти пошло мне на пользу. До знакомства с Сарко я был слабым, а он сделал меня сильным. Прежде я был ребенком, а Сарко помог мне повзрослеть. Вот что я имел в виду, говоря, что он протянул мне руку помощи.

— Давайте вернемся к нашей истории. Распрощавшись с Тере и Марией, вы отправились на встречу с Сарко?

— Нет. Я встретился с ним на следующий день. В течение этих двадцати четырех часов я основательно изучил его досье и не удивился, убедившись, что официальный «послужной список» Сарко был на высоте, вполне соответствуя мифу. Сарко провел свыше двадцати пяти лет в тюрьмах, в розыске или под следствием и был осужден четырнадцать раз по обвинению в совершении почти шестисот преступлений, среди которых не менее сорока налетов на банки и более двух сотен нападений на автозаправки, гаражи, ювелирные магазины, бары, рестораны, закусочные и прочие заведения, не считая множества грабежей прохожих, угонов машин и краж из частных домов. Он был шесть раз ранен при оказании сопротивления полиции и десять раз — в уличных или тюремных стычках. Лишь два раза Сарко судили по обвинению в убийстве, и в обоих случаях оправдали. В первый раз ему вменяли то, что он застрелил надзирателя тюрьмы Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, с которым у него был давний конфликт и кого Сарко обвинял в издевательствах и пытках. Во второй раз Сарко предъявляли обвинения в том, что он зарезал одного из заключенных во время бунта в тюрьме «Карабанчель» в Мадриде. Сарко прошел через семь исправительных домов, в том числе элитных, и шестнадцать тюрем с особым уровнем охраны, при этом он совершил побег из всех исправительных домов и многих тюрем, где ему довелось побывать. Несмотря на все взыскания и наказания, Сарко находился в состоянии постоянной войны с администрацией, протестуя против условий содержания и, в своем роде, занимаясь беспрестанным обличением испанской тюремной системы. Он участвовал во множестве бунтов, а также являлся зачинщиком некоторых из них, организовал две голодовки, подавал бесчисленные жалобы на надзирателей и в знак протеста наносил себе повреждения. Несколько раз вскрывал вены и даже зашивал себе рот. Все эти факты были более или менее известными — во всяком случае, мне. Открытием же для меня стало то, что, с точки зрения защиты досье Сарко было не столь плохим, как я ожидал. На нем не было особо тяжких преступлений, и сто пятьдесят лет, к которым теоретически Сарко приговорили, явились результатом сложения наказаний по множеству мелких обвинений, а это позволяло рассчитывать на уменьшение срока и предоставление отпусков и прочих послаблений. Кроме того, в данном случае можно было апеллировать к тому, что Сарко уже сполна погасил свой долг перед обществом — в том числе и тем, что значительную часть жизни провел за решеткой, с тех пор как попал туда шестнадцатилетним подростком, будучи осужден на шесть лет после налета на «Банко Популар» в Бордильсе. В общем, подавляющее большинство преступлений было совершено им в тюрьме. В течение этих двадцати четырех часов я также перебрал свой