Дороги, ведущие в Эдем - Трумен Капоте
Но тут Элис Северн прорвало.
— Кстати, мы развелись в августе.
Миссис Чейз помолчала и, зачерпнув супа, но не донеся ложку до рта, произнесла:
— Как ужасно. Он ведь пил, я полагаю?
— Артур никогда не пил, — возразила Элис Северн с милой и немного удивленной улыбкой. — То есть мы с ним пили вдвоем. Мы пили просто так, ради удовольствия, и никогда не напивались до безобразия. Летом это было так здорово. Мы ходили к ручью, собирали мяту и смешивали мятный джулеп в больших стеклянных банках. А иногда жаркими ночами, когда нам не спалось, наливали полный термос холодного пива, поднимали детей и все вместе уезжали на взморье. Как же здорово было пить холодное пиво, плавать и спать на песке! Это было чудесное время. Помню, однажды мы пробыли там до самого восхода… Нет! — Ее лицо вдруг посерьезнело, когда она о чем-то подумала. — Я тебе так скажу. Я ведь почти на целую голову выше Артура, и мне кажется, его это всегда коробило. В детстве он надеялся, что со временем перерастет меня. Но так и не перерос. Он не любил со мной танцевать, а ведь он обожает танцевать! Ему нравилось быть в центре большой компании, причем преимущественно это были коротышки с писклявыми голосами. А мне это не нравилось. Я хотела, чтобы, кроме нас, никого не было. И в этом смысле я ему не подходила. Ты помнишь Джинни Бьоркман? Такая круглолицая, с кудряшками, ростом с тебя.
— Ну, помню… — ответила миссис Чейз. — Она работала в комитете Красного Креста. Страхолюдина!
— Нет, — подумав, покачала головой Элис Северн, — Джинни не страхолюдина. Мы были близкими подругами. И вот что странно: Артур все повторял, что терпеть ее не может, а теперь мне кажется, что на самом деле он всегда был от нее без ума и сейчас без ума. И дети тоже. Иногда я мечтаю, чтобы дети ее ненавидели, хотя я должна радоваться, что они ее любят, ведь им с ней жить.
— Я не верю! Твой муж женился на этой чудовищной Бьоркман?
— Угу. В августе.
Миссис Чейз ответила не сразу, обдумывая, не предложить ли выпить кофе в гостиной. Потом сказала:
— Как это, наверное, ужасно — одной в Нью-Йорке. Но ты, по крайней мере, могла бы забрать к себе детей.
— Артур захотел оставить их у себя, — невозмутимо ответила Элис Северн. — А я не одна. Фред — мой самый преданный друг.
Миссис Чейз раздраженно отмахнулась: она терпеть не могла прекраснодушных фантазий.
— Собака? Чушь какая! Тут и думать нечего: ты ведешь себя как дура! Да если бы какой-нибудь мужчина поступил со мной так же, от него бы пошли клочки по закоулочкам! Уверена, ты даже не позаботилась о том, чтобы он… — она замялась, — обеспечил тебя.
— Ты не понимаешь. У Артура нет денег! — заявила Элис Северн тоном испуганного ребенка, который вдруг обнаружил, что взрослые не умеют мыслить логически. — Ему даже пришлось продать машину, и теперь от станции до дому и обратно он ходит пешком. Но знаешь, мне кажется, он счастлив!
— Тебе нужна хорошая встряска! — решительно заявила миссис Чейз, словно сама была готова ей в этом помочь.
— Я волнуюсь за Фреда. Он привык к большим пространствам. К тому же от одной меня ему костей перепадает очень мало… Как думаешь, когда окончу курсы, я смогу найти работу в Калифорнии? Я хожу в бизнес-школу. Но у меня пока не слишком получается, особенно печатать на машинке, — мои пальцы просто отказываются стучать по клавишам. Это как с игрой на фортепьяно; учиться надо в раннем возрасте — тогда будет толк. — Она задумчиво осмотрела свои пальцы и вздохнула. — У меня занятие в три. Не возражаешь, если я покажу тебе манто?
Обычно миссис Чейз очень воодушевлялась при виде новых вещей, торжественно извлекаемых из упаковки, но ее охватило тоскливое уныние, как только Элис сняла крышку со своей коробки.
— Его купила моя мама!
И носила лет шестьдесят, подумала миссис Чейз, глядя в зеркало. Манто доходило ей до пят. Она провела рукой по тусклому, кое-где вылезшему меху и сразу ощутила затхлый запах сырости, словно это манто долго валялось на чердаке в доме у моря. Ей стало в нем холодно, и она поежилась, но одновременно горячая волна прилила к ее щекам, когда она вдруг заметила взгляд Элис Северн, исполненный отчаянной, униженной надежды — впервые за все время их знакомства. Миссис Чейз всегда была скупа на сострадание: прежде чем вознаградить им кого-то, она как бы незаметно прилаживала к этому чувству шнурок, чтобы в случае чего быстро дернуть и забрать обратно. Однако, глядя на Элис Северн, она поняла, что сейчас шнурок порвался и, кажется, впервые в жизни она угодила в ситуацию, когда от нее требуется исполнить ритуал сострадания от начала до конца. Она и сейчас хотела вывернуться, найти спасительную лазейку, но, когда ее взгляд встретился со взглядом гостьи, стало ясно, что лазейки нет. Тут ей на ум пришло слово из лингафонного курса, которое помогло задать неизбежный вопрос.
— Combien? — поинтересовалась миссис Чейз.
— Да это манто уже ничего не стоит, правда? — В вопросе слышалось скорее смущение, чем откровенность.
— Правда, — ответила миссис Чейз устало, почти с раздражением. — Но я найду ему применение.
Она не стала повторять вопрос. Было ясно, что частично она сможет выполнить требуемый ритуал, просто назначив собственную цену. Волоча по полу дурацкое манто, она прошла в дальний угол, где стояло бюро, и, размашисто водя ручкой, выписала чек со своего личного счета: ей не хотелось, чтобы муж узнал о потраченной сумме. Больше всего на свете миссис Чейз терпеть не могла чувства утраты; невесть куда задевавшиеся ключи, закатившаяся в водосток монетка были ранящими символами грабежа и обмана, этих верных спутников жизни. Это чувство посетило ее в то мгновение, когда она вручила чек Элис Северн, а та не глядя сложила его и сунула в карман жакета. Чек был на пятьдесят долларов.
— Дорогая, — сказала миссис Чейз с притворным участием, — ты обязательно мне звони и рассказывай, как у тебя дела. Ты не должна страдать от одиночества!
Элис Северн не поблагодарила миссис Чейз и, выйдя из квартиры, не стала прощаться, а взяла ее руку, положила сверху ладонь и ласково потрепала — так хвалят собаку за выполненную команду. Закрыв за ней дверь, миссис Чейз уставилась на свою руку и даже
