Том 2. Вторая книга рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин

В часовнях, у каждой встречавшейся церкви, она старалась рассмотреть, какие образа внутри, и сердилась, когда не успевала в этом.

– Вот в Петербурге совсем нет такой манеры, как в Москве, по улицам иконы вешать, и старого письма есть. Мне это нравится!

Когда карета выплелась уже на окраины, Марина, будто устав, откинулась на спинку и закрыла глаза.

– Устала, Марина? – спросила Соня.

– Да, немного.

– Скоро доедем.

– Да, я знаю.

Иосиф сказал:

– Помнишь, Соня, год тому назад я в это время только что поправлялся и выходить стал.

– Да, потом на озера ездили.

– Еще Андрея я в первый раз увидал. А потом уже мой роман с Катей пошел. А под Покров Павла убили, раньше еще. А через месяц тетушку.

– Тяжелое было время, – сказала Соня.

– Как все странно: моя женитьба, эта зима, все, все, и куда-то в одно место все ведет! Если бы Катя была не такая, неизвестно еще, что бы было.

– Жил бы Иосиф Григорьевич да поживал, ни о чем не заботясь, и с нами бы не водился, счастливый был бы.

– Чем же я несчастлив теперь?

Карета уже остановилась у нешироких ворот, с восьмиконечным медным крестом наверху. Марина закрестилась и хотела сама быстро выходить, будто забыв про болезнь, но пришлось ее вывести под руки, и она с трудом от слабости шла, досадуя, что не может бежать, лететь по зеленой траве, как хотела бы. Она повторяла: «Тра-ва, трава, тра-ва» – и умолкла, остановившись, прислушиваясь и не спуская глаз с яркой первой зелени на могилках. И спутники ее остановились молча.

– Как чудно: в каждом слове все поймешь, когда так твердишь, когда оно в душу войдет. Посмотри, Соня, на цветок и повтори сто раз его имя, и смотри всем существом, и ты поймешь, что он значит, и увидишь, как он живет, будто бы все книги прочла, что об этом цветке написано, а рассказать не сможешь. Так же и молитвы нужно понимать: и слова, и что они значат, но и третье, что им силу дает, потому и взывая тысячу раз – Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, – ты всю силу речения поймешь и действенно милости кличешь. Трава, трава, небо, земля, могила!

Дойдя до места, где была похоронена ее мать, Марина без поддержки положила семипоклонный большой начал и, молча развязав узелок, вынула красное яйцо и дотронувшись им три раза до земли, сказала громко: «Матушка, Христос Воскресе!», потом очистила его и раскрошила, как и куски кулича, и снова склонилась, между тем как птицы с криком перепархивали по еще голым веткам, ожидая, когда уйдут люди.

Так как Марина долго не поднималась, Соня, слегка дотронувшись, тихо сказала:

– Марина, встань, не утомляйся, сядь на скамейку. Но та ничего не отвечала, не двигаясь.

Соня, стараясь поднять ее, сказала:

– Иосиф, сходи за водой в сторожку, она лишилась чувств.

Долго искал в волнении Иосиф, где бы достать воды, и наконец, когда принес графин, увидел, что Марина лежит все так же, склонившись на зелень могилы, а Соня, прижав палец к губам, шепчет ему, бледная как полотно:

– Тише, Жозеф, она умерла!

Выпавший графин не застучал по земле, а птицы, видя неподвижность всех троих, слетели на крошки и стали клевать их, вытягивая шеи и изредка тонко пикая.

VI

Вторые похороны не замедлили, но ускорили предполагаемый отъезд наших путников, так как Иосифу еще нужнее стал покой. Андрей, бывший и на похоронах, теперь ежедневно бывал у Иосифа, подолгу беседуя с ним и утешая.

В этот вечер, когда у Пардова сидела уже Соня, принесшая письмо от Марининого ляда к игуменье, Андрей Иванович пришел позднее, чем обыкновенно, и объявил как-то торжественно и сразу:

– Друзья мои, нам придется еще подождать и ехать не в скиты, но в место, может быть, еще более святое – в Рим.

– В Рим? – в один голос воскликнули Соня и Иосиф.

– Да, в Рим. Меня вызывает туда больной родственник, не ехать я не могу, вас оставлять тоже, и ждать вам моего возвращенья слишком долго и тягостно.

– Слишком долго и тягостно, – согласился Иосиф.

– Но как же так, для нас это совершенно неожиданно, – сказала Соня.

Но Иосиф остановил ее, проговорив:

– Нет, Соня, едем с Андреем, без него нам сейчас немыслимо оставаться.

Андрей, пройдясь по комнате, сказал:

– Я думаю, я верю, что это не простой случай ведет нас в Рим, а потом, не любопытно ли будет вам взглянуть на него: вы не были за границей? – обратился он к Иосифу.

– Нет.

– В Риме и я не была, – призналась Соня. Андрей прибавил:

– Большая перемена места приведет и большее обновленье для вас.

– Может быть, вы и правы.

– Как жаль, что Марина не дожила, что ее нет с нами, – прошептал Иосиф.

Андрей, подойдя к нему, сказал громко и строго:

– Она с нами! Она с нами! Разве вы не чувствуете?

– Я слышу, пахнет ладаном.

– Ладаном пахнет, Жозеф, от меня, я была сейчас в церкви, но Марина с нами, разве ты можешь думать иначе?

– Она с нами! – повторил Фонвизин и, помедлив, начал:

– Слышали ли вы в церквах поминанья и не казалось ли вам, что все эти неизвестные: «Иваны, Иваны, Петры, Павлы, Иваны» – плотною живут толпою, предстоят с нами пред Богом? Видели ли вы святцы, где собор ангелов, пророки, мученики, апостолы, преподобные, праведники, благоверные цари, девы и столпники в славе стоят, и не казалось ли вам, что блистающим клиром обстоят они нас в церкви? Святые, мы и ушедшие – одну составляют церковь, во всех живую и действенную. И когда мы молимся, бедные, милые, родные нам руки передают нашу молитву святым заступникам, чтобы неслась она дальше к престолу. И ваша тетушка, и Марина, и все, кто б ни был, как бы ни жил, там неложно и радостно узнал то, чего мы здесь только ищем и во что верим. И они с нами, помогают нам и любят.

Когда утих голос Фонвизина, и те двое молчали, будто прислушиваясь, не раздадутся ли легкие шаги, не откроется ли дверь, не войдет ли фигура в белом платке с цветком в руках, какой они запомнили Марину в утро ее причащения?

– Итак, в Рим? – сказала серьезно Соня.

– В Рим посылают нас, – тихо, но