Парад планет - Евгений Филиппович Гуцало
От деда-прадеда лавочник Петро Кандыба, видно, не был бы лавочником от деда-прадеда, если бы кой-какие товары не отпускал не только с нагрузкой, а и из-под прилавка. Если ты, к примеру, приходишься ему племянником или племянницей, то он не пожалеет для тебя несколько банок джема из красных бобов, так называемого эну, или несколько пучков дайко, то есть длинного белого японского редиса, или несколько вязанок морских крупных водорослей кобу и комбу, добытых на глубоких местах.
Злоупотребления никогда к добру не приводят, а тут злоупотребления — еще и какие! Будто бы и продуктами стал спекулировать лавочник Петро Кандыба, а ведь только подумайте, что стоит за теми продуктами? За ними стоят невылеченные болячки, а еще молодость и долголетие яблоневцев!
Подействовал ли макробиотический дзен? Подействовал, еще и как! Долгожитель Гапличек сбросил с плеч своих лет двадцать, ходил по селу петухом, того и гляди закукарекает. Даже на девчат стал опять заглядываться, как в молодости, и вступал с парубками в такие ссоры, в каких друг друга не целуют, а разрисовывают.
— Моя баба померла, — толковал он в мужском кругу у буфета. — Видно, пристану к жинке здоровой, а к теще богатой, пускай будут для меня послушниками, а я для них настоятелем.
А дедок Бенеря? Видно, ему помогли такие блюда, как уха с мидиями, бульон из красной дорады, сырой тунец, с которого снята шкура, порезанный на мелкие кусочки. Скорее всего, в омоложении деда Бенери немалую роль сыграла так называемая сидячая хлорвиниловая ванна, которую он мастерски готовил сам для себя. Заваривал две-три пригоршни сухих листьев белой японской редиски в четырех литрах воды, добавлял немного соли. Хорошенько накрывшись рядном, дедок Бенеря садился в корыто и время от времени подливал еще горячий отвар туи. Приняв эту ванну, он выпивал чашку чая с соевой подливой.
И хотя макробиотический дзен утверждал, что хлорвиниловая ванна — прежде всего прекрасное средство против болезней женских органов, дедка Бенерю это утверждение макробиотического дзена остановить не могло, ибо он все его положения своим крепким узловатым умом осваивал творчески. И добился того, что сбросил-таки с плеч своих не менее двух десятков лет.
— Говорят, что жена не черевик, с ноги не скинешь, — размышлял омоложенный дедок Бенеря в мужском кругу у буфета. — А по мне, так я бы теперь ежедневно по такому черевику скидывал!
— Вам, дедуня, может, лучше дома черта держать, а не жинку? — шутливо допытывались у него. — Чтобы она вам дома не пела песенки: «Пока кисель вскипел — уже милый задубел!»
— Да я!.. Да у меня!.. Да со мной!..
Видите, как выхвалялись Гапличек и Бенеря, самостоятельно освоившие искусство омоложения и долголетия!
Другие яблоневцы тоже ворон не ловили, хотя, может, на первых порах и не вполне постигли секреты макробиотического дзена. Почему? А потому, что когда на их стол попадали вермишель огура, корни лотоса или пирожки с сезамом, то по давнему обычаю ели эту экзотику так, как не того теста кныш или как галушки, которые всплыли клювом кверху. Поэтому и не было никакой пользы ни от подливы бешамель, ни от оситаси, ни от кофе из одуванчика…
Именно в эту пору и расцвели пышным цветом в благословенной Яблоневке хаос и смятение… Да и как было не расцвести-распространиться хаосу, когда какая-то тетка, получив в лавке лионскую подливу и яннох, то есть кофе Осавы, может омолодиться и скинуть с плеч лет десять-пятнадцать, а ее соседка через дорогу как носила на плечах свой возраст, так и носит, потому что не может у лавочника Петра Кандыбы выпросить ни лионской подливы, ни кофе Осавы, ни кокко, ни чай миу, ни банча-женьшень. Посмотришь на какого-нибудь механизатора или шофера — не только сам человек омолодился, похаживает лебедем, а и жинку свою омолодил, и та похаживает лебедкой, и своих молоденьких деток омолодил, хотя, конечно, детворе это омоложение вовсе ни к чему!.. А посмотрели бы вы на некоторых яблоневских бабок (конечно, на тех бабок, у которых если не сын при деле, то зять, если не дочка, то невестка)! Еще вчера была той бабкой, которая сидела на печи и не кукарекала, которая всех жалела, а ее никто не жалел, зато сегодня… Зато сегодня она уже опровергла ту извечную яблоневскую мудрость — и стала-таки дивкою. Да еще такою дивкою, что если бы ее дед на базар возил, так ту бабку каждый бы купил, и если б дед ей говорил про хлеб, она б ему только о фиалках!
А всю эту кашу заварила бывшая спекулянтка и пройдоха Одарка Дармограиха, обращенная грибком-боровичком к добросовестному колхозному труду. Когда она однажды в погожий летний день зашла в лавку, глаза у Петра Кандыбы стали такими, будто в их зеницах одна моль грызет другую, и моль ту и черт не берет. Решившись омолодиться, попросила молодица гречки и пшена, помидоров и картошки, фасоли и щавеля, буряков и грибов, чеснока и чечевицы, редьки и лука и другого припаса, без которого яблоневцы теперь не омолаживаются. Лицо у лавочника стало таким, будто для него было бы лучше ведьму увидеть, а не Одарку Дармограиху.
— Может, тебе еще и репейника дать? — спросил сквозь зубы едко.
— И репейника, и арбузов, и капусты…
— И молоденьких побегов бамбука? — спросил, будто горшок разбивал пополам.
— И ростков бамбука, и сельдерея, и зеленого горошка, и спаржи…
— Маслин зеленых и черных, куропаток, яичек с зародышами, анчоусов, лангустов, форели, лягушек? — спрашивал Петро с таким выражением, будто вот-вот во все горло рассмеется.
— И лягушек, Петро, а то как же, потому что если уж омолаживаться, так омолаживаться, если уж заботиться о долголетии, так заботиться. Все возьму, даже напиток из белой полыни!
— Даже такие специи, как василион и кервель? — Петро Кандыба бросал слова, будто кости для бешеного пса. — И морскую нерафинированную соль?
— Эге ж! Раз уж все скидывают свои годы, то почему бы и мне какой-нибудь десяток-другой не скинуть, почему бы опять в молодости не пожить!
— Не дам! Так что стелись отсюдова по гладкой дорожке, — сказал Петро Кандыба голосом человека, что вчера перепил, а сегодня все никак не похмелится.
