Игнатий Потапенко - Канун
Почему-то послѣ прочтенія этой коротенькой записки, Натальѣ Валентиновнѣ сдѣлалось больно и въ тоже время страшно. Какъ будто выполнялось начало предсказанія, сдѣланнаго самимъ Максимомъ Павловичемъ. Онъ говорилъ, что его водворятъ въ родномъ городѣ. Если и дальнѣйшее оправдается, то это будетъ ужасно.
Максимъ Павловичъ дѣйствительно ѣхалъ на югъ. Его выпустили изъ заключенія и предоставили право жить въ родномъ городѣ. Но онъ ни на минуту не сомнѣвался въ томъ, что это только ловушка. Онъ совершенно ясно представлялъ себѣ планъ, по которому дѣйствовалъ относительно его Балтовъ.
Онъ именно былъ увѣренъ, что никто иной, какъ Балтовъ. Ему было извѣстно, что въ сущности неоффиціально онъ уже всемогущъ. Онъ точно видѣлъ этого человѣка насквозь и понималъ, что вся прежняя доброта его къ нему и готовность оказывать услуги, покоилась на умномъ разсчетѣ.
Въ южномъ городѣ ему надо было имѣть партію среди популярныхъ людей. Въ особенности для него было важно сочувствіе журнальнаго міра; но чувство жалости и вообще какое бы то ни было «стѣсняющее чувство», ему чуждо.
И онъ зналъ, что Балтовъ также холодно и спокойно отплатитъ ему, какъ оказывалъ услуги.
Въ южный городъ Максимъ Павловичъ пріѣхалъ героемъ. Курчавинъ, Богъ знаетъ откуда и какимъ образомъ пронюхавшій, что онъ ѣдетъ на родину, устроилъ ему помпезную встрѣчу.
На вокзалѣ онъ собралъ изрядную толпу обывателей, его встрѣтили рѣчами и повезли прямо съ вокзала въ редакцію, гдѣ былъ приготовленъ званный завтракъ.
Органъ, слѣдившій за Зигзаговымъ, не ожидалъ этого, не приготовился и растерялся.
Максимъ Павловичъ помѣстился въ гостинницѣ, такъ какъ былъ совершенно увѣренъ въ томъ, что ему не долго придется наслаждаться свободой.
И дѣйствительно, всего дней пять онъ отдыхалъ. Ему предоставили даже встрѣтить праздникъ и пронести первый день Рождества въ кругу знакомыхъ, а въ ночь съ перваго на второй день его уже взяли и посадили въ ту самую тюрьму, изъ которой не такъ давно выручилъ его Балтовъ. Максимъ Павловичъ подчинился этому, какъ должному.
Въ тюрьмѣ его встрѣтили товарищи по предстоящему въ самомъ скоромъ времени процессу и тутъ же онъ узналъ, что къ нему предъявляются прежнія обвиненія въ полной мѣрѣ.
Его начали таскать на допросы и изъ хода дѣла онъ видѣлъ, что для него это должно кончиться не шуткой. Уже онъ началъ пріучать свое воображеніе къ каторгѣ.
Но произошло нѣчто такое, на что онъ никакъ не расчитывалъ. Прошелъ новый годъ. Въ тюрьму проникло извѣстіе о перемѣнѣ, происшедшей въ высшихъ сферахъ. Недавній вершитель судебъ Россіи, своимъ рѣзкимъ безпощаднымъ образомъ дѣйствій озлобившій всѣхъ и неугодившій даже тѣмъ, для кого работалъ, былъ удаленъ въ отставку и судьбы Россіи были вручены новому свѣтилу — Льву Александровичу Балтову.
Максимъ Павловичъ сказалъ себѣ: «ну, теперь я окончательно погибъ»! и рѣшилъ, что на судѣ постараются приписать ему еще большія вины, чѣмъ тѣ, въ какихъ онъ сейчасъ уличался.
И всѣ въ тюрьмѣ ждали дня, когда начнется процессъ. Нѣсколько главныхъ дѣятелей знали навѣрное, что черезъ недѣлю будутъ повѣшены. Ни у кого не было ни малѣйшей иллюзіи, въ особенности послѣ того, какъ явившійся съ свободы и при томъ изъ Петербурга Зигзаговъ разъяснилъ, что такое Балтовъ и чего отъ него ожидать можно.
И вдругъ наканунѣ перваго судебнаго засѣданія въ тюрьму пришло предписаніе освободить Зигзагова отъ обвиненія и привлечь его въ качествѣ свидѣтеля. Это извѣстіе всѣхъ, прикосновенныхъ къ дѣлу, огорошило.
Когда объ этомъ сообщили Максиму Павловичу, онъ устроилъ бурную, неожиданную для него самого, сцену. Онъ протестовалъ, кричалъ, топалъ ногами.
— Я не хочу, не хочу этой свободы, я желаю быть съ другими! пусть судятъ, пусть вѣшаютъ…
Но свобода ему была суждена. Она была предписана высшимъ начальствомъ.
Какое-то особенное нервное состояніе овладѣло имъ и тюрьма была свидѣтельницей небывалаго зрѣлища: человѣка насильно освобождали. Онъ упирался, хватался за столъ, за нары, за дверь, чтобы остаться въ тюрьмѣ и подвергнуться безпощадному, заранѣе опредѣленному рѣшенію, а его тащили вонъ изъ тюрьмы и вытащили. Онъ былъ освобожденъ.
Въ гостинницу онъ пріѣхалъ часовъ въ девять вечера и туда сейчасъ явился Курчавинъ.
Но издатель велъ себя совсѣмъ иначе, чѣмъ въ день его пріѣзда изъ Петербурга. Онъ какъ будто былъ смущенъ чѣмъ-то.
— Что вы на меня смотрите такими стеклянными глазами? — раздражительно спрашивалъ его Зигзаговъ.
Но Курчавинъ не рѣшался объяснить.
А дѣло было въ томъ, что освобожденіе Максима Павловича сопровождалось предварительнымъ распространеніемъ извѣстія о немъ по городу. Среди людей, интересовавшихся завтрашнимъ процессомъ, неизвѣстно, какимъ образомъ распространился слухъ о полученномъ изъ Петербурга телеграфномъ приказаніи.
Такъ какъ это было уже вторичное освобожденіе Зигзагова, то, естественно, на этомъ остановились и стали обсуждать на всѣ лады.
Можетъ быть крылатое слово, которое родилось въ этотъ вечеръ, было и подсказано кѣмъ-нибудь, и въ то время какъ Максимъ Павловичъ въ тюрьмѣ боролся изъ за своего права остаться въ ней, оно уже переходило изъ устъ въ уста.
Курчавинъ слышалъ его и сильно колебался, ѣхать-ли ему къ Зигзагову? Онъ рѣшился ѣхать, но былъ остороженъ и, идя къ нему въ номеръ, оглядывался.
— Скажите, что такое случилось? Почему вы такъ странно ведете себя? — спрашивалъ его Зигзаговъ.
— Что вы, помилуйте, Максимъ Павловичъ, это вамъ кажется, вы разстроены, такъ это отъ того, — отвѣчалъ Курчавинъ и видимо вилялъ и въ тоже время не умѣлъ скрытъ этого.
Но больше всего поразило Максима Павловича, что никто изъ друзей не явился къ нему. Если о его освобожденіи зналъ Курчавинъ, то значитъ, знали и другіе.
Ночь спалъ онъ отвратительно. Какія-то неопредѣленныя, но скверныя предчувствія тревожили его.
А утромъ ему предстояло итти въ судъ. Онъ не зналъ, что будетъ тамъ дѣлать и у него даже была мысль вовсе не итти. Но затѣмъ пришло въ голову, что, можетъ быть, онъ дастъ полезное для кого-нибудь свидѣтельство.
И онъ отправился въ судъ.
Въ свидѣтельской комнатѣ онъ встрѣтилъ нѣсколько знакомыхъ, которые недавно еще на торжественномъ завтракѣ привѣтствовали его рѣчами, какъ героя.
При его появленіи они повернулись къ нему спинами. Онъ стоялъ какъ вкопанный, и смотрѣлъ на это, не понимая. Въ головѣ его носились какія-то мысли, но онъ никакъ не могъ принести ихъ въ порядокъ.
Начался судъ. Сперва позвали другихъ, потомъ его.
Уже при его появленіи въ залѣ среди присутствовавшей публики пронесся какой то странный шопотъ.
Голова его была въ туманѣ. Онъ чувствовалъ, какъ будто подъ нею виситъ тяжелая туча, изъ которой вотъ вотъ долженъ разразиться убійственный громъ.
Его допрашивали, онъ ничего не могъ сказать. Онъ смотрѣлъ на скамью подсудимыхъ. Тамъ сидѣли его вчерашніе товарищи. Но онъ явственно видѣлъ, что на лицахъ у нихъ выражается презрѣніе.
Онъ слышалъ обращенные къ нему вопросы защитника. Упоминается фамилія Балтова. Министръ Балтовъ…
«Свидѣтель Зигзаговъ, вы были въ близкихъ отношеніяхъ съ господиномъ министромъ Балтовымъ, вы пользовались его довѣріемъ»…
— Что это такое? Зачѣмъ объ этомъ говорятъ? Развѣ это относится къ дѣлу?
Онъ весь дрожалъ, онъ смутно чувствовалъ, что туча уже разразилась, и громъ грянулъ, но только онъ не слышалъ. Онъ какъ будто оглохъ и ослѣпъ.
Онъ, кажется, что-то отвѣчалъ на вопросы, но едва-ли впопадъ.
— Свидѣтель, вы свободны…
Ему предоставили уйти изъ зала и онъ вышелъ. Невѣрными шагами онъ шелъ по корридору суда. Шаги его по каменному поду гулко раздавались подъ высокими сводами.
Онъ явственно ощущалъ жажду встрѣтить какое-нибудь знакомое лицо и попросить, чтобы ему объяснили. Его умъ какъ будто ослабѣлъ. Онъ самъ не могъ осилитъ того, что происходило.
И вотъ вдали онъ видитъ знакомое лицо. Одинъ изъ бывшихъ у него на вечерахъ. Человѣкъ, только случайно не попавшій вмѣстѣ съ другими въ тюрьму. Онъ торопливо идетъ къ нему и останавливаетъ его.
— Слушайте, слушайте… Объясните мнѣ…- нервнымъ надломленнымъ голосомъ говоритъ Максимъ Павловичъ.
Но тотъ отступаетъ отъ него на нѣсколько шаговъ.
— Отойдите, пожалуйста… Я не разговариваю со шпіонами… И онъ быстро уходитъ, а Зигзаговъ остается на мѣстѣ, какъ будто приросшій къ полу.
Онъ старается сообразить: что это? почему? откуда? Какъ это могло случиться?
У него является внутреннее движеніе пойти обратно, вбѣжать въ залъ суда и громко на весь міръ крикнутъ:
«Это неправда, это клевета, ложь»!..
Не онъ не двигается съ мѣста.
Но вдругъ, точно молнія освѣтила его голову, и онъ раэомъ понялъ все.
Балтовъ, Балтовъ… Такъ вотъ она местъ этого холоднаго человѣка съ ледянымъ взоромъ. Вотъ почему онъ освободилъ его наканунѣ суда. Ну, да, конечно, это все должно было навести на подозрѣнія. Онъ, значитъ, былъ подосланъ въ тюрьму, чтобы вывѣдывать…
