Дмитрий Мамин-Сибиряк - Черты из жизни Пепко
Как я ни привык ко всевозможным выходкам Пепки, но меня все-таки удивляли его странные отношения к жене. Он изредка навещал ее и возвращался в "Федосьины покровы" злой. Что за сцены происходили у этой оригинальной четы, я не знал и не желал знать. Аграфена Петровна стеснялась теперь приходить ко мне запросто, и мы виделись тоже редко. О сестре она не любила говорить.
Так наступила зима и прошли святки. В нашей жизни никаких особенных перемен не случилось, и мы так же скучали. Я опять писал повесть для толстого журнала и опять мучился. Раз вечером сижу, работаю, вдруг отворяется дверь, и Пепко вводит какого-то низенького старичка с окладистой седой бородой.
- Вот он... - указал на меня Пепко.
Старец смотрел на меня темными глазами и протягивал руку.
Что-то знакомое было в этом лице, в глазах, в самой манере подавать руку. Я как-то сконфузился я пробормотал:
- Извините, не имею чести знать...
- Не признали, Вася... то есть Василий Иваныч?
Именно звук голоса перенес меня через ряд лет в далекий край, к раннему детству, под родное небо. Старец был старинный знакомый нашей семьи и когда-то носил меня на руках. Я уже окончательно сконфузился, точно вор, пойманный с поличным.
- Никифор Евграфыч...
- Он самый... Давненько не видались, Василий Иваныч. А я адрец-то ваш затерял и на память искал по Санкт-Петербургу. Да вот, на счастье, они встретились, Агафон Павлыч...
- Представь себе, Вася, какая случайность, - объяснял Пепко. - Иду по улице и вижу: идет предо мной старичок и номера у домов читает. Я так сразу и подумал: наверно, провинциал. Обогнал его и оглянулся... А он ко мне. "Извините, говорит, не знаете ли господина Попова?" - "К вашим услугам: Попов"... Вышло, что Федот, да не тот... Ну, разговорились. Оказалось, что он тебя разыскивает.
- Поистине, гора с горой только не сходится... - философствовал старец, оглядывая с любопытством провинциала нашу убогую обстановку. - А квартирка-то, Василий Иваныч, того...
- Не красна изба углами, а пирогами, - объяснил Пепко.
Пепко вообще почему-то ухаживал за старичком я всячески старался ему угодить. Появился самовар, полбутылка водки, колбаса в бумажке, несколько пирожков из ближайшего трактира и две бутылки пива. Старичок сидел на кушетке и рассказывал далекие новости.
- Анна-то Ивановна, аптекарша, померла от родов... Двое ребятишек осталось. Полицеймейстер у нас новый, барон Краус... Помните деревянные ряды, где о Николине дне торжок был? Сгорели еще в позапрошлом году... Теперь церковь новую строим. Не знаю уж, как господь поможет... Дядюшка-то ваш, Гаврила Павлыч, ножку себе сломали... Очень уж они любили лошадей диких объезжать, ну, а тут им и попадись не лошадь, а прямо сказать зверь. Замертво принесли домой дядюшку-то... Архирея нам нового обещают, а старой-то, Мисаил, на покой выпросился. Хороший был архирей... В третьем году купца убили. Это еще до чугунки, - теперь ведь под нас чугунку подвели.
Пепко накинулся на старца с какой-то непонятной для меня жадностью и засыпал его вопросами. Ему все было нужно знать, до судьбы моих тетушек включительно.
- Хорошо у вас там, на юге, а? - резюмировал он свой допрос.
- Уж на что лучше, Агафон Павлыч... Так хорошо, что помирать не надо. Я в первый раз в Питере, так даже страшно с непривычки. Все куда-то бегут, торопятся, точно на пожар... Тесненько живете. Вот бы Василью Иванычу домой съездить, стариков проведать. То есть в самый бы раз... Давненько не бывали в наших палестинах.
- Конечно, Васька поедет, - решил за меня Пепко. - Я ему давно это говорю... Всего три дня дороги.
- Вот, вот... Отдохнули бы у родителев. И родителям приятно... Не чужие люди.
- Я тоже домой поеду, к себе в Сибирь, - объяснял Пепко. - У меня мамаша... Славная такая старушенция.
- Так, так... Родителев завсегда нужно уважать, Агафон Павлыч.
Появление старичка нагнало на Пепку целый строй новых мыслей и чувств. Он просто бредил наяву и не дал мне спать целую ночь.
- В самом деле, Вася, поезжай домой. Право, лучше будет... Разве мы здесь живем? Так, призрак какой-то, кошмар... Там придешь в себя и будешь работать по-настоящему. Столицы только берут все от провинции, а сами ничего не дают. Это несправедливо... А провинция, брат, - все. Помнишь былину об Илье Муромце: как упадет на землю, так в нем силы и прибавится. В этом, брат, сказалась глубокая народная мудрость: вся сила из родной земли прет. Так-то! - Подумав немного, Пепко неожиданно даже для себя прибавил: А что, если бы у этого иконописного старца занять рупь серебра?
Дня через два старичок опять пришел. Он был озабочен какими-то делами, и Пепко в качестве юриста дал ему несколько хороших советов. Это их сблизило окончательно. Меня удивляло только одно, что Пепко хлопотал больше всего о моем отъезде. Меня это, наконец, возмущало. Какая ему в самом деле забота обо мне? Пусть едет сам, если нравится. С другой стороны, мысль о поездке занимала меня все больше и больше. Потянуло на родину... В течение последних трех лет я как-то редко думал на эту тему и все откладывал. Теперь уже нечего было ждать.
- В самом деле, Василий Иваныч, вот как махнем, - соблазнял меня старичок. - В лучшем виде... А как тятенька с маменькой обрадуются! Курса вы, положим, не кончили, а на службу можете поступить. Молодой человек, все впереди... А там устроитесь - и о другом можно подумать. Разыщем этакую жар-птицу... Хе-хе!.. По человечеству будем думать...
Еще накануне отъезда я не знал, уеду или останусь. Вопрос заключался в Аграфене Петровне. Она уже знала через сестру о моем намерении и первая одобрила этот план.
- Поезжайте, голубчик... - с твердостью уговаривала она. - Нужно все это кончить. Скучно будет, а все-таки лучше...
Что может быть грустнее таких прощальных разговоров? Я, кажется, еще никогда не чувствовал себя так скверно. Но нужно было решиться.
- Я всего на две недели, - говорил я, не знаю для чего. - Что я буду делать там, в провинции?
- Все-таки поезжайте... с богом.
Дебаркадер Николаевского вокзала. Паровоз уже пускает клубы черного дыма. Мой старичок ужасно хлопочет, как все непривычные путешественники. Меня провожают Пепко, Аграфена Петровна и Фрей. Пепко по случаю проводов сильно навеселе и коснеющим языком повторяет:
- Ты, землячок, поскорее к нашим полям возвратись... легче дышать... поклонись храмам селенья родного. О, я и сам уеду... Все к черту! Фрей, едем вместе в Сибирь... да...
Второй звонок. Пепко отвел меня в сторону.
- Вот что, Вася... - заговорил он торопливо. - Помнишь, я тебе из Белграда тогда писал? Кончено, брат... Молодость кончена. Э, плевать... Я, брат, на себя крест поставил.
Третий звонок. У меня глаза затуманивает слезой, но я сдерживаюсь. У Пепки глаза тоже красные. Меня почему-то начинает разбирать злость.
Обер-кондуктор дает свисток. Я смотрю в окно вагона. Платформа точно дрогнула и поплыла назад, унося с собой Фрея, Пепку и Аграфену Петровну.
- Живио! - крикнул Пепко ни к селу ни к городу.
- Слава тебе, господи... - вслух молится мой старичок, откладывая кресты. - Донес бы господь живыми...
Скоро Петербург остался назади, а с ним осталась назади и "светлая юность"... Я думал о Пепке и чувствовал, как его люблю. Его дальнейшую историю расскажу как-нибудь потом.
ПРИМЕЧАНИЯ
ЧЕРТЫ ИЗ ЖИЗНИ ПЕПКО
Роман
Впервые "Черты из жизни Пепко" были напечатаны в журнале "Русское богатство", 1894, №№ 1-10, с подзаголовком: "Очерки", за подписью: "Д.Мамин-Сибиряк".
В журнальной публикации главы имели заголовки: I-IV - "Веревочка", V-VIII - "Федосьины покровы", IX-XII - "Дела и дни", XIII-XIV - "Мы делаем сезон", XV-XVII - "Дела и дни", XVIII-XXV - "Мы делаем сезон", XXVI-XXXI "Первый блин", XXXII-XXXVI - "Обман", XXXVII-XL - "Конец".
Из писем Мамина-Сибиряка к Н.К.Михайловскому от 19 апреля и 29 июня 1894 года (хранятся в Институте русской литературы АН СССР) видно, что очерки писались "к каждой очередной книжке" журнала.
Как видно из черновых записей, первоначальное название очерков было "Завоевание Петербурга", подзаголовок предполагался следующий: "Гротески. Посвящается молодым авторам" (Центральный государственный архив литературы и искусства - ЦГАЛИ).
В первом отдельном издании (1895) писатель опустил названия глав и изменил подзаголовок, - произведение названо романом, хотя в самый текст были внесены лишь незначительные исправления стилистического характера.
Роман "Черты из жизни Пепко" автобиографичен, на что писатель сам неоднократно указывал (см. сб. "Урал", 1913, стр. 59). В повествовании о Василии Ивановиче Попове Мамин-Сибиряк воспроизводит свою студенческую жизнь в Петербурге. Так, например, в эпизоде обращения Попова в "знаменитую редакцию самого влиятельнейшего журнала" с одной из первых своих повестей воспроизведен факт биографии писателя, имевший место во второй половине 70-х годов (см. наст. собр. соч., т. I, стр. 607). Останавливаясь подробно на творческих исканиях Василия Попова, писатель излагает в романе свои взгляды на литературу и искусство, важные для понимания всего его творчества. Истинный художник, по мнению Мамина-Сибиряка, должен стремиться к воспроизведению правды жизни. "Придумывать жизнь нельзя, как нельзя довольствоваться фотографиями. За внешними абрисами, линиями и красками должны стоять живые люди". Органическая связь писателя со своим народом, национальный характер художественных произведений являются, по убеждению Мамина-Сибиряка, важнейшими условиями истинного творчества. Творения великих русских художников тем и ценны, что в них "разливалась специально наша русская поэзия, оригинальная, мощная, безграничная и без конца родная". Замыкающийся в своем "я" писатель не может создать ничего истинно ценного. Писатель должен служить высоким общественным идеалам, он не может ограничиваться изображением несовершенства жизни, а обязан искать и положительные идеалы: "Несовершенство" нашей русской жизни... это только отрицательная сторона, а должна быть и положительная... Где эта жизнь? Где эти таинственные родники, из которых сочилась многострадальная русская история?" "Жить тысячью жизней, страдать и радоваться тысячью сердец - вот где настоящая жизнь и настоящее счастье!"
