Стеклянные дома - Франческа Рис

2017

Когда она свернула на подъездную дорожку, было все еще раннее утро. Заглушив мотор, она закрыла глаза и уронила голову на руль. Сосредоточилась на звуке собственного дыхания и попыталась сконцентрироваться на этом, а не на прекрасных непристойных картинках, наводнявших сознание. На улице было холодно – даже холоднее, чем в городе, – и она вспомнила, что, когда была маленькой, ее мама вечно жаловалась, что в деревне, мол, свой микроклимат. Когда Олуэн шла по дорожке к дому, снова зарядил мелкий дождь, и она покрепче закуталась во фланелевую рубашку, которую одолжил ей Гетин. Когда он вручал ей рубашку – перед ее уходом, примерно в шесть, после третьего (неизбежного) раза, – Олуэн цинично подумала, что он дает ей рубашку для того, чтобы у них был повод снова увидеться. Пока изморось набирала силы, превращаясь в настоящий дождь, Олуэн пыталась изучить свои чувства по поводу того, что произошло, и разобраться, испытывает ли она по этому поводу чувство вины. И снова задавалась вопросом, не будет ли у ее поступка каких-нибудь последствий.

* * *

– Ты переспала с дровосеком, так? Я знала, что это произойдет!

Слегка пиксельная версия Миранды сидела во дворе своего дома в Сток-Ньюингтоне. Погода в Лондоне всегда была лучше: Миранда сидела в бикини. Она ела палочками гедза и материлась больше обычного: муж увел ребенка в Клиссолд-парк.

Олуэн закрыла лицо руками:

– Я не понимаю, как это случилось.

– А я понимаю. Там же больше не хрен делать вообще, разве нет? К тому же он красавец. Я нашла его в соцсетях. Он в друзьях у Тала.

– Скажи ведь, красавец?

– О да. Хотя татуировки стремные, конечно. Кельтский крест. Ласточки. Как будто экскурсия по боди-арту стандартного мужика из девяностых и раньше. Как будто ты с Робби Уильямсом переспала. А про маму у него есть татушка?

– Его мама умерла.

– Ну тогда наверняка есть.

Олуэн поморщилась, и Миранда сказала:

– Итак, где вы это делали – в лесной хижине дровосека?

– Он живет в бунгало, бывшее муниципальное жилье.

– Ох. Ну, по крайней мере, мать его умерла, и он не может жить с ней в одном доме.

– Миранда! Я была с ней знакома.

– Ой, да ладно. Тебе на нее плевать. Ладно, если честно, ужас-ужас?

– Секс?

– Бунгало.

– Ох.

– Ужас, да?

Когда Олуэн ничего не ответила, Миранда предположила:

– Ковролин?

Она кивнула.

– Жалюзи? Черный кожаный диван?

– Черного кожаного дивана нет.

– А телевизор – огромный?

– Для нас с тобой любой телевизор огромный, мы к ним не привыкли.

– Настолько гигантский? Не хочу сойти за тори, но как все эти люди вечно находят деньги на такие здоровенные телевизоры?

– Телевизор не гигантский. А ты думаешь, телевизоры по-прежнему стоят дорого?

– А тумба под ним стеклянная?

– Понятия не имею.

– А книги там были какие-нибудь?

– Книги были.

– Потому что я, конечно, понимаю, у нас у всех есть фантазии на тему простых работяг, но я помню, как однажды, когда мы с тобой жили в той ужасной съемной дыре в Уайтчепеле…

– О Боже, не напоминай мне об этом.

– Ага. Помнишь, у меня тогда завелся электрик?

– Джейми.

– Господи, ты помнишь, как его звали?! Но да, пусть будет Джейми, если это так важно. Или, как мы его тогда называли, Спарки-Марки.

– Ага, это я тоже помню.

– Ну так вот, не пойми меня неправильно, он был очень милым и, как бы это сказать, невероятно чувственным… – Миранда театрально поежилась. – Но я никогда не забуду, как приехала к нему в Лейтон и там было, ну, то есть там не было ни единой книжечки.

– Ты говоришь как Вуди Аллен.

– Вру, три книжки там все-таки были. Одна Джона Гришэма, вторая – о том, как зарабатывать деньги, а третья – Джейми Оливера.

– Ты все выдумываешь. Джейми Оливера тогда еще вообще не существовало.

– Еще как существовал – «Голый повар»! Спарки даже был на него похож.

– У дровосека книги есть.

– Какие?

– Нормальные. Когда мы были подростками, у нас, вообще-то, было прямо общее литературное помешательство. Ему нравился Денис Джонсон. И Хантер Томпсон.

– Ох ты Господи, – простонала Миранда. – То есть в девяносто седьмом он был начитанным подростком-бабником? Вообще-то все тогда такими были. Итан Хоук гулял со всеми подряд. Blur пели про Бальзака. Интернета не было, люди с ума сходили от скуки.

– Не понимаю, почему чтение – это что-то вроде лакмусовой бумажки, которая определяет, хороший ты человек или плохой.

– Олуэн, перестань вещать так, как будто ты христианка. Мне плевать, хороший он человек или нет. Меня совсем другое интересует.

Олуэн промолчала.

– Ну ладно, я поняла: обсуждать его жилище – это для тебя слишком неполиткорректно. Можно подумать, ты к нему неравнодушна.

– Конечно, я к нему неравнодушна. Это моя первая любовь.

Миранда стерла с подбородка капельку соевого соуса и впервые за весь разговор приняла почти серьезный вид.

– Типа опасно неравнодушна? – уточнила она.

– Нет, – соврала Олуэн. – Типа неопасно неравнодушна.

Закончив разговор, она налила себе горячую ванну и поставила пластинку Билла Эванса. Хорошо, что погода так испортилась: можно было с чистой совестью побаюкать похмелье. Олуэн медленно разделась, глядя на себя в зеркало и пытаясь увидеть собственное тело глазами Гетина – воображая, какие части его особенно заводят. Она любовалась отражением и нежилась в комплиментах, которые Гет делал ей во время секса. Касалась руками плеч, ключицы, выпуклости живота и задницы, которую он, по собственному признанию, так сильно любил, и представляла себе, будто это не ее руки, а его. Впрочем, забравшись в ванну, Олуэн заверила себя в том, что ни о каком «опасном неравнодушии» не может быть и речи, ведь если бы она была к нему как-то по-особенному неравнодушна, то не смогла бы сегодня вечером сесть за письменный стол, как планировала, открыть тетрадь и начать записывать туда подробности его жизни.

* * *

Наутро Олуэн проснулась обновленной и посвежевшей – и с какой-то новой, немного безумной идеей о красоте аскетизма. Ей захотелось выбросить из головы все мысли о Гетине. Захотелось стать лучше. Она надела кроссовки и немного размялась на веранде. Над поверхностью озера витала облачками сахарной ваты невесомая дымка. Олуэн выбрала себе подкаст, где два американских журналиста пытались вернуть доброе имя женщинам, которых оклеветали в прессе в конце прошлого века. О Гетине она думать не будет. Она будет учиться. Будет развиваться. Она выполнила еще одно приветствие солнцу и какое-то время постояла в позе горы, насыщая легкие кислородом и наслаждаясь ароматом мокрых деревьев.

Олуэн едва начала пробежку, как тут же наткнулась на предмет, который висел в ветвях одного из дубов, растущих вдоль дороги. Предмет оказался пластиковой дощечкой, и Олуэн разглядела на нем текст, а над текстом – какой-то символ. Она перешла на шаг и вскарабкалась