Все живы - Анна Морозова
«1 июня 1943
Здравствуйте, дорогие мама и папа! Я на минуточку. Хочу сказать вам, что у меня всё хорошо. Все говорят, что в войне произошел перелом благодаря Сталинграду! Теперь нужно набраться терпения, а самим продолжать делать свою работу. А работы этой у меня очень много. Рано утром все собираются на летучку, а потом мы с Митькой ходим на поле. Сейчас летучка начинается рано, в 6.30 утра. Зато днем мы делаем большой перерыв на отдых. Митька дрыхнет, я занимаюсь. Сначала думал, что всё забылось, а потом что-то начало в голове всплывать. Но она туго варит, честно говоря. Это всё из-за жары. Или у меня просто шариков в мозгу не хватает? Саша умнее меня, это точно. Особенно с химией туго идет. Кажется, что помнишь, а книжку закрыл – и всё. Какие такие валентности? Ну, ничего, я ее добью, химию эту. Пытался Митьку привлечь, чтобы он меня экзаменовал. Так он говорит, что у него от вида этого учебника в носу свербить начинает. Честно говоря, у меня иногда тоже. Эх, был бы рядом Саша, он бы мне мигом всё разъяснил! Как он там воюет, интересно? Может, где-то рядом со мной? Знаете, я чувствую себя каким-то неправильным солдатом. Мы-то жизнью не рискуем. Вот достаю из холодильника банку с водой, а она такая холодная, голубушка, запотевает на столе сразу! Пью воду и всё думаю: как же ему жарко там, в танке! Быстрее бы войне конец!
На этом заканчиваю,
Ваш неправильный солдат Сеня».
«17 июня 1943
Здравствуйте, дорогие мама и папа! У нас большое несчастье: Митька пять дней назад подорвался на снаряде. Черт его дернул полезть в разрушенный дом. А там внутри был снаряд, который сразу не взорвался. Он и раньше лазил. Говорил, что искал всякое полезное, а на самом деле ему просто интересно было. Его все ругали за это, а он всё равно бегал. „Строгого запрета не было“ – вот и весь его ответ на мое ворчанье. Ну и подорвался. Сказали, что ничего от него не осталось. У нас все ходят как в воду опущенные. Меня спасает только работа: Митькины-то дела на меня упали, в полном составе. Руки уже смыл все, кожа начала трескаться. Слышал разговор Геннадия Николаевича с Оксаной Ивановной.
Она просила обратиться в тот истребительский отряд, в котором я числюсь. Это чтобы на замену Митьки кого-нибудь прислали. А директор ей ответил, что остерегается звонить. «Напомнишь – и этого заберут, кто их там знает. А Семен парень башковитый, самим нужен. Нам без него никак». Вот что он ответил.
Тошно мне вечерами без Митьки. Лежу реву, пока не засну. Надо с этим заканчивать, сам это понимаю, но ничего не могу поделать. Как темно становится, так и наползает в комнату тоска. Мы-то с ним каждый вечер болтали лежа. Какие планы строили, когда война закончится! Или просто всякую дичь несли, чтобы весело было. Один начнет, другой продолжит. Разные у нас сюжеты были, любимый – как мыши взбунтовались, выбрали себе мышиного короля и захватили нашу лабораторию, потом весь поселок, потом и город. А мы с Митькой как будто обнаружили, что понимаем их язык, и договорились, чтобы они с Гитлером нам воевать помогали. И получилась специальная дивизия имени мышиного короля. Но король начал плохо обращаться со своими подданными, а с людей хотел стрясти побольше еды в уплату их помощи. А еду эту складировали его приближенные и не давали обычным мышам. И стали появляться мышиные первичные ячейки большевиков. А потом мыши с нашей помощью устроили у себя революцию и свергли самодержавие. Король убежал в пещеры и стал там монахом. А мыши еще больше начали помогать людям. И еще они по телепатической связи договорились с немецкими мышами, и те стали нашими агентами. И еще диверсантами: портили важные документы, перегрызали провода в приборах и всё такое. Долгая это была история, про мышей. Эх, Митька, и чего ты туда полез, в дом этот? Сейчас вспомнилось, как он вернулся однажды весь исцарапанный. Неделю у него руки не заживали, потому что в воде много возился и в хлорке. Говорит, что увидел пса на цепи, худющего. Пока цепь отстегнуть пытался, все руки исцарапал. А пес был такой слабый, что еле-еле доковылял до выварки, где Митька нашел остатки воды и налил ему в миску попить. Как раз жарко было очень. Сейчас тоже жарко, но я уже привык, что ли. Хорошо, что я вам всё рассказал. Даже полегче немного стало. Надо было раньше написать.
Пока на этом всё. До свидания! Берегите себя, пожалуйста! Нет ли письма от Саши? Что-то я всё о нем беспокоюсь после того, что случилось с Митькой.
Большой привет бабе Лиде. Я так рад, что яблоньки взошли! И как она хорошо придумала: если вырастут, будет сорт Семеновский, а не Овсовский. Я только за! А что вырастут, вот совсем нет у меня никаких сомнений!
Крепко вас всех обнимаю.
Ваш сын, который теперь работает за двоих и очень тоскует по Митьке».
«29 июня 1943
Здравствуйте, дорогие мама и папа! А к нам котенок приблудился. Ну, как котенок – подросток. Я его отмыл, и он оказался белого цвета. Даже не сопротивлялся, бедолага. Теперь я с ним делюсь молоком и сурочьим мясом. А охотиться он пока не может, у него усов нет. Как будто опалил он их, что ли. И на мордочке как ржавое, где щеки, и нос весь в коросте какой-то. Мажу ему мордочку той мазью, что мне Оксана Ивановна для рук принесла. Глаза слезятся, я их тоже промываю. Я его назвал Снежок. Митька бы обязательно сказал, что это собачья кличка. Ну и ладно. Он за мной и ходит, как кутенок, и спит в ногах. Как же не хватает Митьки! Оказывается, он совсем не был растыкой, а просто хотел таким казаться. Не знаю почему. Но держал он всё в образцовой чистоте. И как-то быстро и незаметно у него это получалось. А я колгочусь,
