Зимняя бухта - Матс Валь
Я вернулся к велодорожке. Мелкие убрались. Горку построили прямо над револьверным камнем. Я наклонился, выворотил камень из земли. Что-то было не так, я это почуял, лишь только взялся за камень: он лежал так, будто его кто-то трогал.
Револьвер исчез.
Его нашли мелкие. Я огляделся. Может, камень не тот? Нет, тот. Револьвер стащили. Мелкие нашли его, когда строили горку. Что может сделать орава мелких, если им в руки попадет револьвер? В барабане осталось пять патронов. Кто-нибудь умрет. Пойти в полицию? И что сделают полицейские? Объявят в розыск револьвер, который лежит у какого-нибудь десятилетки дома под матрасом? Они его так никогда не найдут, но пойти в полицию надо. Надо рассказать, где я его взял. Смурф влипнет. Все раскроется. Идти в полицию бессмысленно. Единственный результат — я сам себе наврежу.
Я спустился к шоссе. Автобус подошел почти сразу, и когда я сел в него, из леса выбежали две дамы со своими грибными пакетами. Уселись передо мной.
— Ну понимаешь, — говорила одна, с пучком на затылке, — в доме дневного пребывания такие проблемы! Персонал постоянно меняется, заведующий вечно на больничном, работают только девочки.
— Надо, чтобы повезло, — рассуждала вторая. Все зависит от везения.
— Конечно, — согласилась та, что с пучком. — Все зависит от везения. — Она вынула из пакета гриб и осмотрела его.
— Мне все-таки кажется, это что-то ядовитое. Ну почему я не захватила с собой книжку.
— По-моему, гриб «на две звездочки». Не ядовитый, но так себе, — ответила другая.
Навозник сидел в гостиной на диване. Ни мамы, ни Лены не было дома. Навозник сидел неподвижно, уставившись перед собой. Похоже, он меня не видел. Резиновый воротник вокруг шеи и белые бинты на голове придавали ему дикий, странный вид.
Я встал перед ним. Навозник смотрел сквозь меня. — Навозник, ты меня слышишь?
Он моргнул. Губы зашевелились. На них выступила слюна, и я видел, как трудится его язык: Навозник хотел высказаться.
— Я дома, — выговорил он наконец.
— Да. Подумай, как все могло бы обернуться. Все зависит от везения. Тебе могли раскроить череп — подумай об этом. А ты сидишь здесь, ждешь, когда тебя поднесут кофе со сладким печеньем. Ну и повезло же тебе, Навозник!
— Она меня ударила, — объявил Навозник, а потом вспомнил: — В Бромме.
— Еще что-нибудь помнишь?
— Нет!
— Ты знаешь, кто я?
— Нет.
— Не помнишь, как меня зовут?
Навозник едва не мычал от усердия.
Наконец он справился с языком и выговорил: «Нет».
Посмотрел на меня так, будто только теперь заметил.
— Рулеты из телятины, — добавил он тонким голоском. Захочешь подцепить — бери пинцет.
Я ушел к себе и закрыл дверь. Лег на кровать, взялся за «Неизвестного солдата». Через какое-то время погрузился в книгу и забыл почти обо всем, кроме того, что происходило там, в осеннем лесу, когда герои книги идут войной на Советский Союз. Вернулась мама. Я слышал, как она хлопнула входной дверью, и вышел к ней. В гостиной бросил взгляд на Навозника. Тот сидел, как сидел.
Мама поставила оба пакета на пол, прошла в комнату.
— Здравствуй, Рольф. Я пришла. Сейчас приготовлю рулеты из телятины.
— Рулеты! — повторил Рольф.
— Иди почисти картошку, — распорядилась мама и унесла пакеты на кухню.
Я почистил картошку, мама завернула сало и огурчики в мясо, обмотала ниткой.
— С ним надо разговаривать, — рассуждала она. — И память вернется. Врач говорит, Рольф обязательно восстановится, только нужно время. Память будет возвращаться постепенно.
— Я завтра переезжаю, — сказал я.
— Ага. — Мама обмотала рулет ниткой.
— Я не хочу жить в одном доме с ним.
— Почему? Совесть замучила?
— С чего это?
— Я про твою выходку с пистолетом.
— Нет.
Мать укладывала рулеты рядком на разделочную доску.
Дочистив картошку, я ушел к себе. Пытался читать «Гамлета», решить задачу, которую задал Янне, но ничего не получалось. Я не мог сосредоточиться. Пошел в мамину спальню. Навозник повернул мне вслед голову, как будто ему было больно.
— Йон-Йон, — тихо проговорил он.
Как будто шептал, стоя по ту сторону могилы. Меня передернуло от неприятного чувства.
Я закрыл дверь и набрал бабушкин номер.
— Бабушка, — сказал я, — мне надо пожить у тебя.
Я больше не могу здесь оставаться.
— Ладно, поговорим.
— Я приеду вечером.
— Приезжай.
Бабушка не сказала «поживи, конечно» или что-нибудь вроде того. Наверное, еще злится из-за лодки. Мама жарила рулеты, запах плыл по всей квартире. Я снова ушел к себе и начал собирать вещи. Принес с кухни четыре пластиковых пакета и набил их своим барахлом.
37
Сестры и братья, что есть любовь?
Я был еще так мал, что неумел сам открыть входную дверь. Мы были в гостях у одной маминой подруги. «Обожаю таких сморчков! — воскликнула подруга, посадила меня к себе на колени и расцеловала в лоб и щеки. — Обожаю!» Я стал выворачиваться. «Не любит, когда целуются!» — рассмеялась подруга. И я положил руку ей на грудь. Грудь была большая, теплая; стояло лето, подруга вспотела. «Ты только погляди на него!» — воскликнула она.
«Убери руку с груди Верит!» — велела мама. Но я не убрал. «Что же из него вырастет?» — сказала Верит и спустила меня на пол.
Братья и сестры! Что есть любовь?
В метро я так замерз, что достал из пакета свитер.
Когда я вышел на «Аспудцен», на улице уже стемнело, с Мэларена дул ветер, и я подумал, что пару минут назад в Бромме, он касался щеки Элисабет.
Бабушка испекла булочки. На кухне был жарко, духовка открыта. Бабушка вязала, сдвинув очки на кончик носа.
— Ну что, не ужился дома?
Я взял булочку, налил себе сока.
— Дело в Навознике, — объяснил я. — Не выношу его.
Бабушка кивнула.
— Если ты собираешься жить здесь, забудь о своих выходках. — Она поднесла вязание к лампе, прищурилась, рассматривая ряды.
— Не будет никаких выходок, — пообещал я и взял еще булочку.
— Не мни бумагу, на ней можно еще раз испечь. Как тебе
