Дорога друг к другу - Наталья Литтера
– Саша…
Остановился. Лара подошла к мужу и уткнулась лбом в его плечо:
– Я тебе не изменяла.
Он молчал.
– Это правда. Он… он сказал, что у тебя проблемы и что он готов помочь, и да, да – ты прав! Он назначил цену, но я… я отказалась. И я не хотела, чтобы ты обо всем этом знал.
Лара говорила чуть сбивчиво, даже лихорадочно, а когда закончила, Саша ее обнял. Совсем так, как в том сне, в котором она бежала к нему.
– Я тебе не изменяла, – снова прошептала Лара.
И руки сжали крепче, больной бок тут же дал о себе знать, но это мелочи. Потому что хотелось еще крепче, чтобы не дышать, чтобы точно знать, что поверил.
К черту и гордость, и гордыню. Какой от них прок, если невозможно друг друга касаться, если вся жизнь через стекло?
И снова в памяти возник тот номер люкс, и Алик Робертович в ожидании ее ответа. Лара и сейчас могла воспроизвести встречу с ним в малейших деталях. Она помнила все: интерьер, запах, интонации голоса, его ожидание. И ее короткое:
– Нет.
– Нет? – казалось, Алик Робертович был озадачен подобным ответом. Он явно ожидал другой. – Почему нет?
– Если мой муж лишится гостиницы, он это переживет. Может, непросто, может, возникнут финансовые трудности, но это решаемо. Если же я ему изменю – это будет наш с ним крах.
– Но ведь ваш муж ничего не узнает, – голос Алика Робертовича звучал обволакивающе.
– Я не буду прежней, и в этом проблема. Я буду знать. Поверьте, этого достаточно, чтобы все разрушилось.
– А если я обижусь?
– Моим отказом?
– Да.
Лара встала, она не могла больше сидеть. В руках был бокал с недопитым шампанским, и в голове шумело. Осторожно.
– Вы намекаете на месть?
– Может быть. – Алик Робертович задумчиво сложил ладони домиком. – Мужчина, которого отвергли, обычно бывает очень оскорблен. Я могу отнять у вашего мужа бизнес.
Он мог. И еще он с ней играл. Лара чувствовала противное, липкое чувство страха и понимала, что клетка, в которую ее загнали, тесна. Здесь не просто развернуться негде, дышать скоро станет невозможно. Не клетка – капкан. Одна гостиница – ощутимая, но не фатальная потеря. Сохранение всего бизнеса – это уже другой уровень. И цена – переспать здесь и сейчас. Вот с ним.
Алик Робертович тоже поднялся с кресла и подошел к Ларе. Глаза – холодные. Этот человек не привык к слову «нет».
– Можете, – язык еле повиновался. – Вы можете отнять у моего мужа бизнес, но не сделаете этого. Потому что вы – настоящий мужчина, а настоящий мужчина всегда великодушен, и он выше мести слабой женщине.
Лара даже позволила себе чуть приподнять бокал с остатками шампанского и сделать последний глоток, глядя ему в глаза.
– Угощение было великолепным, но, к сожалению, мне пора.
И тогда Алик Робертович захлопал в ладоши и сказал всего одно слово:
– Браво.
Он ее отпустил. Лара шла по коридору обратно к лифтам, не чувствуя под собой ног. Установка была только одна – выбраться на улицу. Потом Лара долго сидела в машине, не в силах повернуть ключ зажигания. Руки дрожали.
Требовалось время, чтобы прийти в себя, осознать, что получилось, справилась, смогла.
А на следующий день Саша ледяным голосом выкатил ей обвинение. И гордость взыграла. Конечно, куда же без этого…
– Иногда мне кажется, что я иду к тебе всю жизнь. Иду, иду и никак не дойду.
Лара подняла голову. Родные морщинки в уголках глаз, внимательный и все еще больной взгляд. Она провела ладонью по его щеке, он поймал ее руку и прижал пальцы к своим губам. Теплым и тоже родным.
– Давай сегодня опоздаем на работу? – предложила Лара.
8
– Камергерским переулок назывался с начала XIX столетия и по 1925 год. Название свое он получил по должности князя Голицына, который владел здесь домом номер два, в самом начале переулка. Были у этого места и другие названия: Георгиевский, Старогазетный, проезд Художественного театра. А в начале 1990-х годов вернулся Камергерский.
Погода стояла прекрасная, солнечная и сухая. И хотя темнеет уже гораздо раньше, чем летом, впереди еще достаточно времени до сумерек, и Юля с упоением рассказывает студентам об этом уголке Москвы. О легендарном Московском Художественном, который открылся в 1902 году пьесой Горького «Мещане», но символом театра стала чеховская «Чайка». И именно Чехов, без сомнения, был любимым драматургом труппы того времени.
Рассказывала Юля и о том, как Сталин, прекрасно зная о запрете булгаковских «Дней Турбиных», вдруг намекнул, что был бы не против вновь увидеть спектакль, поэтому долгие годы Художественный театр был единственным в стране, где шла эта поруганная пьеса.
А потом она повела свою группу дальше и остановилась перед домом, в котором жил Сергей Прокофьев и где сейчас находится его музей. В нем можно увидеть личные вещи композитора, от очков до дирижерской палочки и рояля. А еще скрипку легендарного Давида Ойстраха, виолончель Мстислава Ростроповича и костюм Майи Плисецкой, которая танцевала Хозяйку Медной горы в балете Прокофьева «Каменный цветок». Студенты захотели все это увидеть, и Юля дала им полчаса на посещение музея.
Она знала, что потом доведет свою группу до легендарной «Педагогической книги», что стоит на углу с Большой Дмитровкой. Здание было построено в 1913 году, а раньше на этом месте стоял дом, в котором Лев Толстой снимал шесть комнат, «прекрасно меблированных, с дровами, самоварами, водой и всей посудой». Здесь он читал главы своего романа «Война и мир».
Но еще раньше Юля процитирует своим слушателям Пастернака, одно из самых красивых и атмосферных мест в романе «Доктор Живаго», и все они на минуту перенесутся в далекую дореволюционную московскую зиму. Юля обожала эти строки.
«Светящиеся изнутри и заиндевелые окна домов походили на драгоценные ларцы из дымчатого слоистого топаза. Внутри них теплилась святочная жизнь Москвы, горели елки, толпились гости и играли в прятки и колечко дурачащиеся ряженые…
Они проезжали по Камергерскому. Юра обратил внимание на черную протаявшую скважину в ледяном наросте одного из окон.
Сквозь эту скважину просвечивал огонь свечи, проникавший на улицу почти с сознательностью взгляда, точно пламя подсматривало за едущими и кого-то поджидало.
«Свеча горела на столе.
