В мечтах о швейной машинке - Бьянка Питцорно
– А Кирика-то тут при чём?
– Так ведь дон Урбано в своём завещании далеко не всё оставил, как ожидалось, матери и племяннику – бо́льшую часть своего личного имущества он отписал той, кого в доме звали «старой служанкой»!
Случается, хоть и редко, что хозяева привязываются к слугам и выделяют им от щедрот – кто чуть более, кто чуть менее. Но бо́льшую часть имущества!
– А Ринучче он ничего не оставил?
– Ничего. И это самая большая загадка. Правда, Кирика прослужила в доме Дельсорбо более полувека, а Ринуччу наняли много позже, уже после холеры. С другой стороны, охочим до подробностей ждать недолго: завещание дона Урбано будет оглашено нотариусом ещё до конца месяца.
Что же касается мрачного настроя Ассунтины, то синьорина Эстер выказала больше заботы обо мне, чем о ней.
– Ты взвалила на свои плечи слишком тяжкий груз. И с каждым днём он будет становиться всё тяжелее. Неужели у девочки нет родных, которые могли бы о ней позаботиться?
– Зита никогда о них не упоминала. Да и будь у неё кто, давно бы попросила помощи. Они ведь временами чуть ли с голодухи не помирали. Нет, как мужа её зарезали, они совсем одни остались.
– И девочка это знает. Она, конечно, надеется, что мать вернётся, но уже достаточно взрослая, чтобы понимать: нужно готовиться к худшему. Бедняжка! Но ты ведь не обязана это делать. Ты ещё слишком молода, одинока, живёшь только тем, что зарабатываешь... – она, запнувшись, взглянула на меня, будто оценивая мою способность справиться, и добавила: – Не волнуйся. Как придёт время, я помогу тебе пристроить твою подопечную. Хотя, если считаешь, что тебе это не по силам, можем начать что-нибудь подыскивать уже сейчас...
– Спасибо, но я лучше подожду, пока Зита... она ведь всё-таки может выздороветь и вернуться к дочери, верно?
– Нет, не думаю. Разумеется, я была бы этому рада, но в чудеса не верю. В любом случае пока, как ты и хотела, подождём известий. Уверена, что справишься? Может, что-нибудь нужно? Нет, не в подарок – такого я бы себе не позволила: просто небольшая ссуда, предоплата за будущую работу?
– Пока справляюсь. У меня есть кое-какие сбережения.
Итак, дон Урбано упокоился в семейном склепе, его завещание было оглашено, а значит, дни соболезнующих визитов закончились. Должно быть, Гвидо уже начал ходить по утрам в библиотеку. Должно быть, он ожидал моего появления.
И я после долгих колебаний всё-таки решилась. Выпроводив Ассунтину в школу, тщательно оделась, причесалась, отложила старушечью шерстяную шаль, плотную, мрачную, и накинула другую – светлую, с узором из роз по краю и шёлковой бахромой, которую синьорина Эстер привезла мне из Рима. Ещё надела бабушкины коралловые серьги, а на ноги – свои лучшие туфли. Потом оторвала лепесток красной герани, которую выращивала на подоконнике, и натёрла им губы, чтобы выглядело ярче: о таком способе писали в одном романе.
Выскочив, наконец, из дома, совсем скоро я очутилась на площади. В муниципальной библиотеке, чтобы взять или вернуть книгу, мне случалось бывать уже не раз, но в читальный зал я ещё не поднималась, поэтому остановилась у скамейки за деревом, чтобы поразглядывать посетителей. Их оказалось много – в основном молодёжь, причём не только студенты и дети аристократов или военных, но и конторские служащие, все очень прилично одетые. Было и несколько торговцев, но ни ремесленников, ни подмастерьев я не заметила. Впрочем, чему здесь удивляться: в библиотеку ходили лишь те, кто умел читать, я же была для своего сословия скорее исключением. Женщин, насколько мне удалось заметить, вообще было немного, да и те, как правило, в возрасте. Одевались они строго, даже несколько по-мужски, как подобает работающим горожанкам: школьным учительницам, сотрудницам мэрии, почтамта или телефонной компании – но ни одной суетливой горничной, посланной хозяйкой вернуть роман, не говоря уже о плебейках вроде меня. Мне стало неловко. И как только Гвидо пришла в голову мысль назначить свидание именно там, где я привлекла бы наибольшее внимание?
И тут я увидела их: двух синьорин лет восемнадцати в сопровождении молодого человека – судя по всему, брата или, может, какого другого близкого родственника, – который держался с ними весьма свободно. Двух богатых, элегантных девушек в платьях для пеших прогулок по последней моде, без турнюра и шлейфа, сшитых, вне всякого сомнения, на заказ, в «Высшем шике» или «Прекрасной даме». Под лёгкими кружевными зонтиками прятались высокие, полностью открывающие лица причёски с шиньонами из конского волоса. А ещё эти две юные женщины со всей очевидностью не носили корсетов. Что касается их спутника, то одеждой, жестами и манерой говорить он очень походил на Гвидо, а к своим дамам обращался с таким же вниманием и уважением.
У меня аж ком подкатил к горлу – от зависти? от осознания того, насколько мы разные, и пропасти, которая нас разделяла? Разве могла я тягаться с этими дочерьми богатеев? Разве имела право быть представленной, пусть и вместе с Гвидо, их матерям, их семьям? Как я вообще могла подумать, что они меня примут – меня, явившуюся из другого мира, родившуюся и жившую среди бедняков, и саму до мозга костей беднячку, вынужденную каждый день зарабатывать себе на кусок хлеба? Если подобные мне и входили в их дом, то лишь через чёрный ход, а в гостиной появлялись только с портновским метром в руках или в наколке горничной, внося подносом с печеньем. Покажись я где в компании юноши их собственного сословия, они поглядели бы на меня с удивлением или, того хуже, с презрением, а после выгнали бы взашей. Такого удара моя гордость никогда бы не перенесла. Я резко развернулась и пошла прочь, сгорая
