Сергей Голицын - Записки уцелевшего (Часть 2)
Послал я Житкову по почте еще один рассказ, в прилагаемом письме написал, что он мне не очень нравится, но печатаются авторы куда хуже меня. Вообще с моей стороны было великим самомнением так высказываться. Житков мне ответил гневным письмом и рассказ забраковал. Потом он писал Владимиру в Гудауты: пусть Сережа не очень обижается на его нападки, а продолжает работать над рассказами. После войны все письма Житкова к Владимиру и одно ко мне были переданы его последней жене Верочке Арнольд.
В Детгиз я пошел узнавать, как мои дела. Мне ответили, что мою книгу издавать не будут - нет бумаги. Потом я узнал, что и Оболенская, и Шер, и директор издательства Добин были арестованы. Так кончилась моя довоенная литературная деятельность.
А Житкова я увидел еще однажды. Он приехал в Дмитров и зашел прямо к нам. Владимир с Еленой тогда были в Гудаутах, он застал только моего отца и его маленьких внуков, которым тотчас же принялся рассказывать сказки.
А приехал Житков в Дмитров хлопотать об арестованных писателях и художниках, сидевших в дальних лагерях, чтобы их перевели в Дмитлаг, а если возможно, и полностью освободили бы.
Я повел Житкова к самому начальнику Дмитлага Фирину. Мы шли, и он все сокрушался, сколько талантливых людей погибает. В приемной я его оставил, секретарь сказал, что Фирин может принять через два часа. К нам Житков потом не зашел, а прямо отправился на вокзал. Знаю, что ничего из его хлопот не вышло.
Умер он в 1938 году от рака горла. Незадолго перед его смертью к нему приходила моя мать и уговорила его исповедаться и причаститься. Он с радостью и слезами согласился, она привела к нему священника. Когда он умер, и я, и брат Владимир были далеко от Москвы, хоронило его множество народа, в том числе моя мать и мои сестры. Потом было тайное отпевание.
Я потому так подробно пишу о своем первом учителе писательского мастерства, что нынешние историки литературы ничего не знают об этой странице его жизни.
11.
Убедился я, что из моих попыток стать писателем ничего не выходит, и понял - надо устраиваться на работу. Куда? Да, конечно, на Канал.
Друг брата Владимира Сергей Сергеевич Баранов горячо взялся мне помочь, или, как тогда выражались, "составить блат". Он сам был завом механической мастерской при Канале, там мне делать было нечего. Но тогда организовывалось некое Бюро наблюдений за сооружениями. Воздвигались шлюзы, насосные станции, плотины, другие сооружения из бетона. Как они ведут себя во время строительства и по его окончании - дают ли трещины, протекают ли, какие дают осадки?
Баранов привел меня к начальнику бюро - инженеру-гидротехнику Угинчусу. Был он худощавый, одетый в военную форму, показался мне сухим и надменным. Он расспросил меня, что я знаю, заинтересовался договором на издание моей книги и на моем заявлении написал: "О. К. прошу оформить в качестве техника".
Отдел кадров помещался в ограде бывшего Борисоглебского монастыря. Там, в бывшей гостинице, за дощатой оградой сидел хмурый белокурый военный и тоже без знаков отличия по фамилии Осипов. Он вручил мне анкету на восьми страницах, подобную той, какую заполняла девочка Варя из романа "Дети Арбата", поэтому не буду перечислять вопросы.
Я сел за стол и начал писать. Услышал, как три выпускника технического вуза, крайне раздраженные, начали спорить с Осиповым, Он заставил их за какие-то помарки в третий раз переписывать анкеты. Они сели за тот же стол, где сидел и я, и, ругаясь про себя, углубились в писанину.
А к Осипову, защищенному оградой, установилась целая очередь пришедших с поезда. Я заполнил анкету, встал сзади них. Выпускники прорвались без очереди. Осипов листал, листал их анкеты и велел в четвертый раз переписывать. Они, видно, не привыкли иметь дело с ГПУ, взорвались, начали браниться. Осипов им отвечал хладнокровно и невозмутимо. Они сказали, что уходят. Осипов только пожал плечами. И они ушли. А, наверное, молодые вольнонаемные инженеры были очень нужны строительству.
Сколько поступающих мне потом рассказывало, как этот законченный бюрократ все жилы вытягивал из них, прежде чем они устраивались на Канал! Бывали случаи, что и за день не успевали оформиться. Прочитав мою анкету, Осипов оглядел меня и понес ее во внутренние комнаты. Оттуда вышел военный с двумя шпалами и позвал меня в свой кабинет. А других туда не таскали, только меня. Это был замнач отдела кадров Киссин. Он меня расспрашивал, а вернее допрашивал долго, все повторял: "Ничего не скрывайте, ничего не скрывайте",вытягивал из меня сведения не только о родителях, но и о дядях и о двоюродных, кто чем занимался, занимается теперь, кто арестовывался. И все это велел мне написать в отдельной автобиографии, приложенной к анкете.
И опять я сел за тот же столик, писал и наблюдал, как Осипов мучает поступающих на Канал. Он взял у меня автобиографию, скрылся с нею, вновь вернулся, велел мне ждать. Я сидел и наблюдал, как посетители постепенно краснели, как их лица покрывались потом, в конце концов они узнавали, что приняты, и с облегченным вздохом уходили. Осипов меня окликнул:
- Вам отказано. Без вас Канал построят,- с презрением сказал он.Только время у нас отнимаете.
На моем заявлении синим карандашом стояло "Отказать!" и непонятная закорючка вместо подписи.
Я ушел. Потом Клавдия мне говорила, что лицо у меня было, как слоновая кость. Да, положение складывалось тяжелее и страшнее, нежели два года тому назад. Тогда я еще не женился и у меня не было сыночка. И еще не убили Кирова.
Потом знакомые вольнонаемные служащие Канала возмущались: множество бывших заключенных, бывших царских и белых офицеров, помещиков, царских сановников, в том числе титулованные, а также священники после освобождения с Беломора за совесть и за страх усердствовали на Канале, да и моя сестра Маша там работала. Почему мне отказали?
12.
Ходить по московским учреждениям было безнадежно, хотя газеты пестрели объявлениями: "Требуются, требуются". Только лишняя трепка нервов, лишние оскорбления. Я продолжал вычислять свиные родословные и баллы, но деньги-то получала Клавдия. Значит, как выйдет моя книжка, я буду числиться бесправным, теперь таких называют "тунеядцами", а тогда этого словечка еще не придумали.
- Попробую напишу Пешковой,- сказал мой отец.
Так я, наверное, в пятый или шестой раз попал на Кузнецкий мост в Политический Красный Крест к одной из самых выдающихся в нашей стране женщин.
Народу в первой большой комнате было полным-полно. Люди сидели, и стояли в очереди к следующей двери. Да, понятно, почему полно. После убийства Кирова арестовывали куда больше народа.
Я с трудом протолкался к девушке-регистратору без всякой очереди и сказал ей, чтобы передала Екатерине Павловне - пришел Голицын. Минуя всех страждущих и несчастных жен, матерей истцов арестованных, я прошел в самую последнюю комнату. Пешкова встретила меня очень приветливо, начала расспрашивать, как живет моя сестра Лина во Франции, как живут мои родители, брат и остальные сестры, узнала, что у меня маленький сын, и обещала помочь, велела прийти через неделю.
И я пришел и опять протолкался мимо несчастных. Пешкова мне улыбнулась, сказала, что говорила обо мне ТАМ, что ей обещали меня устроить на работу на Канал. Я должен явиться к секретарю самого начальника Дмитлага Фирина и сказать ему, что обо мне звонил Буланов.
- Кто такой Буланов?- спросил я.
- Это не важно,- ответила, улыбаясь, Пешкова,- только не забудьте фамилию.- Она добавила, если мое дело застопорится, я снова должен прийти к ней.
Только пятьдесят с лишним лет спустя я прочел в газетах фамилию Павла Петровича Буланова - секретаря ОГПУ, посмертно реабилитированного по делу о вымышленном отравлении Максима Горького.
А Пешкову я увидел еще раз в Доме детской книги в 1962 году на торжественном юбилее Маршака. Была она совсем старая, столь хрупкая, точно из фарфора, и была по-прежнему ослепляюще красива. Маршак ей поцеловал руку, когда она ему поднесла букет цветов, ей указали место в президиуме. Я все ждал, когда кончится заседание, чтобы к ней подойти. Но потом ее окружила такая толпа, что я никак не мог пробиться. Отошел, написал записку, что я такой-то, мог бы рассказать о судьбе своих родных, указал свой телефон и опять сунулся к Пешковой. А она говорила с одним, с другим, с третьим. Я сунул записку ей прямо в руку. Она оглянулась, продолжая с кем-то говорить. Я отошел.
Целый месяц я ждал звонка и решился пойти на Малую Никитскую, где теперь мемориальный музей Горького. Позвонил, мне сказали, что Екатерина Павловна больна. Позднее я узнал о ее смерти. Она скончалась 84 лет.
Пусть эти строки будут моей благодарностью. Она спасла меня дважды: один раз из тюрьмы, другой раз помогла мне устроиться на работу. А скольких тысяч несчастных она избавила от гибели! Вечная ей памятъ.
КАНАЛ МОСКВА - ВОЛГА
1.
