Евгений Салиас - Экзотики
— Извольте…
— Неужели вы боитесь, князь, что я подвожу васъ, что вы предложите Любовь-Борисовнѣ этотъ подарокъ, и она его приметъ. И больше ничего?! Въ такомъ случаѣ, если я обманываю васъ и поступаю неблаговидно, то кто же мѣшаетъ вамъ черезъ два-три дня отказаться отъ вашего предложенія? Это будетъ такъ же неблаговидно, какъ и мой теперешній поступокъ.
— Нѣтъ, баронесса, я понялъ! Я понялъ! — воскликнулъ князь съ радостнымъ лицомъ. — Сейчасъ же бѣгу къ себѣ и пишу Любови Борисовнѣ огромное письмо. Да наконецъ, по правдѣ сказать, честное слово, если бы даже это такъ все и приключилось, то я готовъ для нея на такое пожертвованіе. Это будетъ какая-нибудь треть или четверть моего состоянія. Что за важность! Пожить года четыре-пять поскромнѣе — и я доходами почти верну все это. Такъ, такъ! Благодарю васъ! Вы — умнѣйшая женщина, добрѣйшая женщина!
Соколинскій схватилъ руки баронессы и снова началъ ихъ цѣловать.
Черезъ нѣсколько минутъ Соколинскій вышелъ изъ виллы и не шелъ, а почти бѣжалъ въ себѣ въ гостинницу. Черезъ четверть часа онъ уже сидѣлъ за письменнымъ столомъ и писалъ. Онъ думалъ, что письмо выйдетъ на двухъ большихъ страницахъ, но скоро онъ былъ уже на четвертой страницѣ, а всего еще не высказалъ.
Наконецъ, часа черезъ полтора, тяжеловѣсное письмо въ большомъ конвертѣ было принесено и передано горничной Эми. Горничная вошла въ спальню въ барышнѣ и, видя, что она крѣпко заснула, отправилась въ баронессѣ за совѣтомъ, что дѣлать. Баронесса, улыбаясь, взяла письмо, покачала его на рукѣ и, улыбаясь, подумала:
«Да, тяжеловѣсное! Листа два, страницъ восемь… Навѣрное, Цицеронъ позавидовалъ бы»…
— Вотъ что, моя милая, если m-lle Скритицына проснется, то передайте ей письмо; если же не проснется, оставьте ее спать до утра.
Но Эми, измучившись, спала крѣпко, проснулась, увидѣла на часахъ третій часъ ночи и, тяжело вздохнувъ, рѣшила не звонить горничную. Часовъ въ десять утра она проснулась, и горничная подала ей письмо.
Дочитавъ письмо до половины, Эми перебѣжала къ окну, растворила его и продолжала читать. Лицо ея оживилось. Прочтя, она снова перечла, а затѣмъ долго просидѣла у окна, не двигаясь, но спокойная и будто грустно-довольная.
Очнувшись, она спросила, поднялась ли баронесса, и на утвердительный отвѣтъ приказала просить ее въ себѣ. Наскоро причесавшись и накинувъ пеньюаръ, Эми съ письмомъ въ рукахъ стала ждать баронессу. Наконецъ, когда эта съ умышленно-сумрачнымъ лицомъ вошла въ спальню, Эми двинулась въ ней и произнесла:
— Баронесса, я выхожу замужъ за Соколинскаго. Я согласна! И безъ всякаго горькаго чувства на сердцѣ.
— Что вы? — яко бы удивилась баронесса.
Эми поцѣловала ее и передала ей письмо князя. Баронесса прочла его въ свой чередъ и выговорила:
— Да, Эми. Я поступила бы такъ же. Un brave homme.
Въ эту самую минуту въ спальню вошла горничная и подала Эми карточку. Она взяла — и ахнула.
— Адріанъ Николаевичъ! — вскрикнула она. — Рудокоповъ. Вотъ кстати… Но что скажетъ онъ? Я даже боюсь теперь.
Чрезъ нѣсколько минутъ Эми уже сидѣла въ гостиной съ другомъ-докторомъ и передавала ему все…
Узнавъ о катастрофѣ, онъ вскрикнулъ:- Мерзавецъ! — и прибавилъ:- Простите. Сорвалось. Но хоть годъ сиди, думай — другого имени не придумаешь.
Узнавъ о рѣшеніи Эми, онъ сталъ сумраченъ и спросилъ:
— И не боитесь?
— Нѣтъ, Адріанъ Николаевичъ, не боюсь. Прочтите вотъ.
Рудокоповъ прочелъ письмо Соколинскаго, просіялъ и выговорилъ:
— И я не боюсь! Съ Богомъ! Выходите за этакаго…
И на виллѣ въ этотъ день началась сумятица. Всѣ были веселы и счастливы. Князь Соколинскій смотрѣлъ какъ безумный отъ восторга.
Времени, однако, терять было нельзя. На другой же день послѣ завтрака у баронессы съ шампанскимъ, чтобы поздравить жениха съ невѣстой, Соколинскій собрался уѣзжать въ Парижъ, а быть можетъ и въ Россію, чтобы скорѣе добыть нужныя деньги. Приходилось для этого или заложить большое малороссійское имѣніе, или два другихъ въ сѣверныхъ губерніяхъ Россіи. Впрочемъ, князь надѣялся избѣжать поѣздки, такъ какъ по намеку баронессы догадывался, что баронъ Герцлихъ согласится на короткій срокъ ссудить его необходимой суммой. Если бы у Герцлиха даже и не нашлось случайно тотчасъ же свободныхъ денегъ, то онъ, вращающійся въ финансовомъ мірѣ Парижа, могъ всегда ихъ достать.
Эми, вызвавшая Рудокопова, чтобы просить съѣздить повидаться съ дядей, настаивала и теперь. Докторъ всячески доказывалъ, что ему незачѣмъ ѣхать въ Парижъ, такъ какъ помочь горю онъ не можетъ, но однако кончилось тѣмъ, что онъ собрался тоже вмѣстѣ съ княземъ. Эми упросила его повидать дядю, чтобы выяснить, не осталось ли хоть чего-либо, хоть крохъ, отъ всего состоянія.
— Только вамъ одному, Адріанъ Николаевичъ, я могу вполнѣ вѣрить, — говорила она:- да и дядя не имѣетъ права обидѣться. Можетъ быть, все преувеличено.
— А если есть крохи, вы не пойдете за князя? — спросилъ Рудокоповъ, лукаво глядя ей въ глаза.
— Нѣтъ. Все-таки пойду.
— То-то же… А то я, было, испугался… Люблю, люблю, а если можно не любить — не люблю.
И два человѣка, всегда косившіеся, — и давно, — другъ на друга, вмѣстѣ сѣли въ вагонъ. Баронесса съ дочерью и Эми, ради прогулки, собрались проводить отъѣзжающихъ до Тарба. Здѣсь они простились и въ вечеру вернулись обратно въ Баньеръ.
Рудокоповъ и Соколинскій въ первый разъ со дня знакомства провели теперь нѣсколько часовъ вмѣстѣ. Кончилось тѣмъ, что около полуночи оба сильно измѣнили свое мнѣніе, или свое предубѣжденіе другъ въ другу. Рудокоповъ, слушая повѣствованіе и даже отчасти исповѣдь Соколинскаго, думалъ про себя:
«Пустой, но добрый малый, даже очень добрый! И совершенно безхарактерный… Куда вѣтеръ дунетъ, туда и повернется. Нравственный пухъ, который съ вихремъ можетъ унестись и въ поднебесье. Кабы могла Любочка прибрать его въ рукамъ, то была бы, пожалуй, счастлива. Конечно, — банально счастлива. Если пойдутъ дѣти, то это бракосочетаніе совсѣмъ съ рукъ сойдетъ. Займется дѣтьми и забудетъ, какой пошлякъ исправляетъ должность супруга»…
Къ то же время князь, приглядываясь въ доктору, думалъ:
«Онъ вовсе не такой злой и о себѣ воображающій не вѣсть что… Конечно, приглядываясь, видно, что за этимъ бариномъ сквозить мужикъ, но честный, прямой… Онъ искренно любитъ Aimée, и это должно насъ сблизить».
И при этомъ князь радостно улыбнулся. Она теперь для него не Любовь Борисовна, а — «Aimée».
IX
Большой нумеръ въ бель-этажѣ отеля около цѣлаго аппартамента, занятаго графомъ Загурскимъ, наконецъ освободился, благодаря стараніямъ gérant гостинницы.
Графъ не вставалъ никогда ранѣе одиннадцати часовъ, и, зная это, Кора поднялась ранехонько. Въ девять часовъ ея вещи были уже перенесены, и сама она перешла, покуда Бэтси караулила и прислушивалась на всякій случай, все ли тихо въ комнатахъ графа.
Очутившись рядомъ съ Загурскимъ, отдѣленная стѣной, даже только дверью, отъ одной изъ его комнатъ, Кора была взволнована. Неужели все удастся… И удастся такъ просто, благодаря лишь тому, что они въ гостинницѣ? Она будетъ свидѣтельницей, услышитъ ихъ голоса, поймаетъ ихъ на мѣстѣ… Но кто эта женщина?! Минутами графинѣ хотѣлось, въ отсутствіе Загурскаго, попробовать отворить дверь, запертую на ключъ, и затѣмъ только притворить ее. Если это сдѣлать, то она можетъ даже ворваться къ нему, когда захочетъ.
Однако, обсудивъ это хладнокровнѣе, Кора рѣшила, что это — лишнее. Ей нужны только доказательства: кто эта женщина. И если это не Эми, то все-таки она доведетъ дѣло до скандала, а можетъ быть и до страшнаго урока Загурскому. Иной испанецъ не пойдетъ драться на дуэли съ любовникомъ жены, а просто хватитъ ножомъ. А то и найметъ, подошлетъ сдѣлать это.
— И это было бы заслужено вполнѣ! — восклицала Кора въ припадкѣ злобной ненависти.
Два дня просидѣла Кора безвыходно въ своемъ нумерѣ, и дошла до крайней степени раздраженія. Каждое утро и каждый вечеръ она «слышала» Загурскаго за дверью… Онъ принималъ кой-кого изъ новыхъ знакомыхъ мужчинъ. Но чаще всѣхъ бывалъ герцогъ, жившій въ той же гостинницѣ, на другомъ краю дома. И каждый разъ они вели тривіальные разговоры о женщинахъ, любовныхъ похожденіяхъ, побѣдахъ, измѣнахъ…
Однажды вдругъ зашла рѣчь о ней. Герцогъ спросилъ, смѣясь, справедлива ли молва, что между графомъ и ею была долгая связь, порванная теперь… Загурскій отвѣтилъ, что эти вещи не говорятся и въ нихъ не признаются, но такимъ голосомъ и съ такимъ смѣхомъ, что Оканья получилъ утвердительный отвѣтъ… Тогда онъ задалъ Загурскому, смѣясь, два-три вопроса о ней, и графъ отвѣчалъ, прибавляя слова: «je le suppose»…
Наконецъ, герцогъ далъ одинъ вопросъ о ней, на который графъ отвѣтилъ, и они начали хохотать.
Кора, какъ ужаленная, отскочила отъ двери, въ негодованіи вышла въ гостиную и внѣ себя пробормотала:
