Максим Горький - Том 25. Статьи, речи, приветствия 1929-1931
Мне кажется, что было бы весьма полезно, если б критика наша давала читателю — массе — ежегодно обзоры литературы по темам, которые литература разрабатывает за год. Это очень серьёзная, ответственная и необходимая обязанность критики; социально-педагогическое значение таких обзоров не требует доказательств. Обзоры эти убедили бы читателя в том, что так же, как во всех областях строительства нового мира, у нас и в области литературы тоже есть прекрасные достижения, что, как всюду, и здесь молодой хозяин страны — рабочий класс — заявляет о своей талантливости, своей энергии.
Незаметно, между прочим, у нас создан подлинный и высокохудожественный исторический роман. В прошлом, в старой литературе, — слащавые, лубочные сочинения Загоскина, Масальского, Лажечникова, А.К. Толстого, Всеволода Соловьева и ещё кое-что, столь же мало ценное и мало историческое. В настоящем — превосходный роман А.Н.Толстого «Пётр I», шелками вытканный «Разин Степан» Чапыгина, талантливая «Повесть о Болотникове» Георгия Шторма, два отличных, мастерских романа Юрия Тынянова — «Кюхля» и «Смерть Вазир-Мухтара» и ещё несколько весьма значительных книг из эпохи Николая Первого. Всё это поучительные, искусно написанные картины прошлого и решительная переоценка его. Я не знаю в прошлом десятилетия, которое вызвало бы к жизни столько ценных книг. Повторяю ещё раз: создан исторический роман, какого не было в литературе дореволюционной, и молодые наши художники слова получили хорошие образцы, на которых можно учиться писать о прошлом, не столь далёком, как далека эпоха Петра Первого, но очень похожем на неё — я говорю о вчерашнем дне. Вообще у нас в области литературы очень много нового и ценного, но не оценённого по достоинству. И, разумеется, много сора, хлама, всякой чепухи, злорадства над ошибками и противного нытья неудачников. Это вполне естественно, это — ветер революции обрывает жухлые, вялые листья с «древа жизни».
Недавно я получил письмо, оно начинается такой фразой: «Говорю очень громко вам на ухо: материал нынешнего дня при всём моём старании и прилежании не укладывается в художественные рамки». Автор этой надуманной фразы — поэт, печатается. Фраза, по-моему, бездарна: зачем же говорить громко, если говоришь на ухо? Я — не глухой.
Другой нытик пишет прозу, её тоже печатают. Этот нытик осведомляет меня о том, что «текущая действительность всегда была плохим материалом для подлинного творчества». Мало ли что «всегда» было, но — решили, что оно не должно быть.
Леонид Леонов — автор книги «Вор», построение, «архитектонику» которой со временем будут серьёзно изучать, — Л. Леонов написал книгу «Соть», взяв для неё материалом именно текущую действительность. И — представьте! — получилось именно «подлинное творчество», замечательная вещь, написанная вкуснейшим, крепким, ясным русским языком, именно — ясным, слова у Леонова светятся. А действительность он знает, как будто сам её делал. Он, Леонов, очень талантлив, талантлив на всю жизнь и — для больших дел. И он хорошо понимает, что действительность надобно знать именно так, как будто сам её делал. Для нытиков действительность — чужое и даже враждебное им дело, потому они и ноют.
Если б я писал отчёт о значительных книгах, созданным «духом» революции за десятилетие — 20-й — 30-й года — мне пришлось бы растянуть эту статейку от Эривани до Архангельска, от Минска до Владивостока через Киев, Харьков, Новосибирск, заглянув и в Ташкент, и в Ростов, и во все другие пункты, где более или менее энергично создаётся новая, советская литература. Пришлось бы назвать десятки книг, не прочитанных критикой или прочитанных невнимательно и торопливо, осуждённых несправедливо.
Я не очень обвиняю критику в поспешности и, часто, в неосновательности суждений. Я знаю: мы крепко уверены в том, что «всё можем», знаю, что нам необходимо торопиться, но всё-таки мы немножко зазнаёмся и, чувствуя, видя себя в силах создавать почти чудеса, требуем, чтобы чудеса были созданы сегодня же. Это — психика большевизма, она вполне оправдывается фактами творчества во всех областях работы по организации социалистического государства, грандиозными успехами науки, ростом индустрии, превращением «раба природы» — крестьянина в хозяина земли, работающего машинами, всё это — так. Дальше я скажу, что, на мой взгляд, не так. Здесь же скажу два слова против возможного упрёка мне в том, что я не говорю ничего о пролетарской литературе. Действительно, понятие «пролетариат» по отношению к рабоче-крестьянской массе Союза Советов выпало из моего лексикона. Это потому, что — на мой взгляд — как-то неудобно и неправильно именовать пролетариатом класс, который тратит миллиарды золота на строительство своего, рабочего государства. Ведь есть уже неоспоримое различие между пролетариатом мира и рабочим классом — полным властелином величайшей и богатейшей страны Союза Советов.
Молодая литература наша с каждым годом всё более могуче и быстро расширяет поле своего зрения. Никогда ещё искусство слова не служило так усердно и так успешно делу познания жизни. Это особенно хорошо видишь на «очерках».
Очерк всегда считался критиками низшей формой литературы, что вообще неверно и несправедливо. Вспомним хотя бы только двух мастеров очерка, совершенно не сродных по характеру талантов и мироощущений: Глеба Успенского и Гюи де-Мопассана. Может быть, следует указать, что «Записки охотника» И.С. Тургенева по форме своей не что иное, как очерки, что этой формой не брезговали: Салтыков-Щедрин, Писемский, Лесков, Слепцов, Помяловский, Короленко и целый ряд очень крупных, весьма прославленных литераторов.
Молодая наша литература выдвинула из своей среды группу талантливых «очеркистов», и они постепенно придают очерку формы «высокого искусства». «Туркменские записи» талантливейшего поэта и прозаика Н. Тихонова — это очерк и это подлинное искусство изображения жизни словом. Акульшин, Стонов, Лапин, Сытин, Г.Алексеев, Павленко, Мартынов, Овалов, Лухманов и ещё десятки авторов создали и продолжают развивать своеобразную литературу, явно и законно стремясь придать ей «высокую форму». Все они, как мне кажется, очень хорошо чувствуют социально-педагогическое значение своей работы, вполне отчётливо видят её цель. Следует похвально упомянуть Ивана Жигу, одного из убеждённых пропагандистов «очеркизма».
Цель — изображение разнообразного и повсеместного процесса культурно-революционного строительства, изображение бешеной работы масс, героизма групп и единиц, работы успешной, несмотря на упорные и злейшие помехи со стороны всяческих лентяев, идиотов, шкурников и саботажников, пассивных и активных вредителей и прочих негодяев.
Поток этой работы «очеркистов» как бы смывает с кожи нашей действительности грязь и пыль прошлого, обнажая его позорнейшие уродства. Вместе с этим он показывает, как на почве, засоренной веками невежества и глупости, отравленной пассивным отношением к жизни и зоологическим индивидуализмом мещанства, — как на этой почве вырастает новый человек: коммунист, коллективист, человек, который начинает понимать, что он работает не только на себя, для государства, где он — хозяин, но и на поучение всему миру трудового народа, пролетариата.
Широкий поток очерков — явление, какого ещё не было в нашей литературе. Никогда и нигде важнейшее дело познания своей страны не развивалось так быстро и в такой удачной форме, как это совершается у нас. «Очеркисты» рассказывают многомиллионному читателю обо всём, что создаётся его энергией на всём огромном пространстве Союза Советов, на всех точках приложения творческой энергии рабочего класса. Но, как многое у нас, эта коллективная работа талантливых людей недооценивается, и её социалистическая педагогика ускользает от внимания критики. Недооценивается эта работа и материально, «очеркисты» справедливо указывают, что неряшливо состряпанная беллетристика журналов, вроде, например, «Фильки и Амельки» Шишкова, оплачивается как «высокое искусство», — оценка, которой небрежная повесть эта не заслуживает, так же как и многие другие произведения именитых беллетристов. Очерк у нас — большое, важное дело. К сожалению, некоторые молодые писатели не понимают этого, вероятно, потому не понимают, что наша критика не удосужилась отметить значение очерка. Вот, например, один из тех парней, которые смотрят на очерк как на низшую форму искусства, пишет мне:
«Я весь содрогаюсь от напряжения творческой силы, а вы советуете мне пробовать себя на очерке, что это — насмешка?»
Молодой человек! Вы окажете самому себе хорошую услугу, если поймёте, что решающую роль в работе играет не всегда материал, но всегда — мастер. Из берёзового полена можно сделать топорище и можно художественно вырезать прекрасную фигуру человека. Но и топорище не всякий может сделать достаточно хорошо: необходимо знать качество материала. А вы не знаете даже того, что в прошлом рядовой полицейский не мог достичь степени полицеймейстера и что женщин в алтари церквей не пускали. Совершенно необходимо, чтоб «творческие силы содрогались» над изучением материала, над познанием действительности в прошлом, а того более — в настоящем.
