Вся синева неба - Мелисса да Коста
— Что это?
Она отвечает не сразу. Слишком сосредоточена на своем деле. Ему приятно ощущение прохлады, окутывающее его голову и словно распространяющееся по всему телу.
— Компресс из крапивы, — отвечает она наконец.
Он слышит, как она двигается, должно быть, выпрямляется, потому что он снова видит ее над собой.
— Я нашла только крапиву.
— Это плохо?
— Я предпочла бы найти мяту… Чтобы был антисептик…
— А…
— Ладно, хотя бы не будет больше кровоточить…
Она как будто на минуту задумывается.
— Нужен еще уксус для дезинфекции…
Эмиль не может удержаться от улыбки, хотя и понимает, что от этого натягивается кожа на голове, там, где наложили швы.
— Почему ты улыбаешься?
Он удивлен, что Жоанна это заметила.
— Подумал, как я буду пахнуть, когда ты намажешь меня мятой и уксусом.
Он счастлив видеть, что она тоже улыбается.
— Ты будешь здорово отпугивать насекомых.
У нее очень легкий смех. Всегда удивительно слышать, как она смеется. Эмиль прикрывает глаза, наслаждаясь моментом. Они с Жоанной шутят, это такая редкость. Трава под ним мягкая, солнечные лучи касаются его лица, свежий ветерок щекочет ноги.
— Отдохни еще немного, — говорит она.
Он чувствует, как Жоанна поднимается, слышит ее удаляющиеся шаги по траве.
— Который час?
Но она уже исчезла.
Когда он снова просыпается, уже стемнело. Он приподнимается, морщась от боли в локте. На нем по-прежнему кашица. На голове, наверно, тоже. Жоанна сидит поодаль, у дрожащего огонька. Несколько секунд он привыкает к темноте и наконец понимает, что она склонилась над горелкой. Она оборачивается, услышав, как он зашевелился.
— А. Ты проснулся.
— Извини… Я спал как младенец… Уже поздно?
Его часы остановились несколько дней назад. Ему еще трудно привыкнуть жить без расписания. Жоанна пожимает плечами.
— Не знаю… Часов десять, наверно.
Эмиль садится, потом медленно встает. Он чувствует себя гораздо лучше. Отдохнувшим. Успокоенным. Он подходит ближе к горелке.
— Ты, наверно, умираешь с голоду, — говорит он извиняющимся тоном.
— Ничего.
— Что ты нам готовишь вкусного?
Жоанна показывает банку из-под красной фасоли и еще одну из-под кукурузы, валяющиеся у ее ног.
— Подобие чили кон карне без карне.
— Интересно.
Он садится рядом с ней, вытянув ноги, встряхивается.
— Тебе нужна помощь?
— Нет. Уже почти готово.
— Ладно.
Несколько секунд он молчит. Смотрит, как Жоанна медленно помешивает содержимое кастрюльки.
— А эти штуки, когда можно будет их снять?
— Компрессы?
— Да…
— Они высохнут и сами отвалятся.
— Ладно…
— Чешется?
— Нет.
Она пожимает плечами.
— Тогда жди, пока отвалятся.
Снова повисает молчание. Слышен только стрекот цикад и скрежет ложки по дну кастрюльки. Проходит несколько минут. Жоанна выключает огонь, берет пластиковые тарелки и наполняет их своим чили кон карне.
— Держи.
— Спасибо.
Они берут большие ложки, заменяющие им вилки на бивуаке, и принимаются за еду. Деревня абсолютно тиха. Днем, когда они шли, не встретили никого. Им кажется, будто они одни на свете со своими пластиковыми тарелками.
— Я…
Эмиль глотает ложку смеси, прежде чем продолжить:
— Я сегодня перечитал дневник… Но ничего не вспомнилось.
— По-прежнему ничего?
Он качает головой. Жоанна не выказывает беспокойства. Утром она была по-настоящему встревожена, но сейчас вид у нее успокоенный и успокаивающий.
— Может быть, еще вспомнится.
— Или нет.
— Или нет.
— Что было в эти три дня?
Его вопрос застает ее слегка врасплох. Она ставит тарелку за землю, пожимает плечами.
— Ничего особенного… Как обычно…
— То есть?
— Мы шли. Ставили палатку, ели и спали… Как каждый день.
— А.
Он разочарован. Ему хотелось услышать другое. Хотелось, чтобы она обставила черноту в его голове, заменила ее видами, звуками, запахами… Жоанна, должно быть, поняла это по его растерянному выражению. Или по его «а». Во всяком случае, слегка выпрямившись, она начинает:
— Это был конец света — день, когда мы пришли в Люс-Сен-Совёр… Небо было низкое и темное. Гром гремел всю ночь. Ты часами сидел у москитной сетки, глядя на молнии.
Эмиль благодарно улыбается ей. Она не представляет себе, какое это для него облегчение.
— А ты? — спрашивает он.
— Что — я?
— Ты, наверно, испугалась.
Она пожимает плечами все с тем же невыразительным лицом, которое, впрочем, уже не так невыразительно.
— Не особенно.
— Вот как?
— Когда видишь молнии, звук не так пугает…
— О… Так это хорошая новость…
Она кивает и слегка щурит глаза, чтобы сосредоточиться.
— На следующий день было… в общем, как утро после грозы.
— То есть?
Она щурится еще сильнее, подбирая слова.
— После черноты и ветра все кажется ярче, свежее, легче. Понимаешь?
— Да.
— Небо было… как будто сине́е, облака невесомее…
Эмиль не отдает себе отчета, что слушает ее завороженно, смотрит ей в лицо, приоткрыв рот. Он сознает только одну свою мысль: Господи, у нее в голове настоящая поэзия.
— Я собирала цветы по дороге. Ты спросил меня, что это. Это были акониты.
Он открывает рот, но она отвечает на его вопрос, прежде чем он успевает его задать:
— Цветы с длинным стеблем и десятками маленьких сине-лиловых колокольчиков. Ты сказал, что они красивые. Мы… мы пришли в Жедр во второй половине дня, и ты… Ты захотел увидеть мельницы. Ты просто влюбился в мельницы. Они правда красивые, эти старые мельницы из камней.
Он секунду выжидает, чтобы быть уверенным, что она закончила, и
