Хвост виляет собакой - Ларри Бейнхарт
Стив сидит за столиком с четырьмя другими парнями. Троим из них около пятидесяти, четвертый парень старше: ему шестьдесят или больше, волосы почти белые. У всех есть пиво и закуски. Арахис и жареные свиные шкварки. Я сажусь. Разговор прекращается. Никто не выглядит враждебным, все просто спокойны. Молодая официантка, одетая в розово-фиолетовую лайкру с головы до ног, подходит и выпячивает широкое бедро. Старик с седыми волосами ласково поглаживает ее. Она говорит ему, что он слишком стар. Он отвечает, что проблема не в том, что он слишком стар, а в том, что у него слишком большой. Я прошу бутылку «Бада» и еще одну порцию того, что пьют все остальные. Я предлагаю двадцатку, она выхватывает ее.
– Дай человеку сдачу, – говорит Стив, – без всяких твоих игр.
– Он белый, – говорит старый мужчина мужчинам помоложе. – Почему бы нам не спросить его?
– Но это не значит, что он знает правду. Может, он вообще ничего не знает.
– Я считаю, что надо его спросить.
– Я считаю, что ты придурок.
– Этот, с белыми волосами и большой пастью – Марлон Мэйпс, – говорит Стив. – Это Рэд, Кенни и Шейверс.
– У нас тут спор. И эти идиоты не видят правды, – говорит Рэд. – Ты готов к правде, белый парень?
– Это мой друг, – говорит Стив.
– Это твой белый друг, – говорит Кенни. – Вот это правда.
– Есть места, где не важно, белый ты или черный, – говорит Стив.
– Это всегда важно, – говорит Рэд.
– Всегда, – говорит Шейверс.
– Когда, например, это не важно? – спрашивает Марлон.
– Всегда важно, – говорит Рэд. – Вот вывод.
– То-то. Черный, белый. Точно. Ты прав, ты прав.
– Хорошо, Стив. Когда, например, это не важно?
Он не может просто сказать: «Вьетнам. Во Вьетнаме это не имело значения». Потому что это имело значение. Это имело значение в отпуске. Это имело значение на базе. Это имело значение, когда играла музыка, когда нужно было набрать выпивки, когда была наркота, когда нужно было раздавать повышения, когда нужно было выполнять приказы. Это имело значение все время и каждый день. Мы оба это знали.
Но иногда это не имело значения. В патруле это не имело значения. По крайней мере, для Стива и для меня. Это не имело значения в перестрелке. Это не имело значения, когда американские военные силы объявляли, что у них есть дела, которые выходят за рамки расы.
– Это не имело значения, когда я лежал при смерти, – говорит Стив. Мне кажется, он слишком пьян, чтобы говорить. Он встает. Он вытаскивает рубашку из штанов. Он растолстел. Это не свежий морпех с острова Пэррис: голый живот торчит над штанами, виднеются шрамы двадцатилетней давности. – Нес меня, истекающего кровью. Вынес из засады на своей спине.
– Наверное, прикрывался твоей толстой задницей от пуль, – говорит Рэд.
Это ужасные слова, потому что это священная память. Все это понимают, и остальные говорят ему заткнуться. Кенни встает между Рэдом и Стивом. Появляется девушка в лайкре с пивом и джин-тоником.
– Я не был ни в каком Вьетнаме, – говорит Рэд. – Я и Мухаммед Али. Ни один вьетконговец никогда не стрелял в меня. Белые люди используют черных людей для ведения своей войны. Пушечное мясо.
– Пошел ты, Рэд, – говорит Кенни, – ты идиот. Я был во Вьетнаме. Если ты не заткнешься, я сам тебе наваляю.
– То, что вам нужно понять, – говорит Стив, – так это как это было.
– Им не нужно это слушать. Это старая история, – говорю я. Я наливаю пиво в стакан. Оно совсем не выглядит таким золотистым, как по телевизору. Оно выглядит желтым, как моча. Должно быть, дело в освещении.
– Что любили делать вьетконговцы, так это брать одного человека, раненого, в зоне поражения. Кричащего. Так лучше срабатывает. Потом, когда его приятели пытаются его найти, они отстреливают их, одного за другим. Может быть, кричат двое. У тебя есть два варианта. Ты сидишь там, слушаешь, как твой приятель кричит, и ничего не делаешь, и чувствуешь себя дерьмом, потому что твой приятель кричит, а ты ничего не делаешь. Или ты идешь и пытаешься его вытащить. Тогда ты не только умираешь, но и чувствуешь себя дураком, пока умираешь.
– Не хочу умирать, чувствуя себя дураком, – говорит Марлон. – Это добавляет унижения твоему ранению.
– Так все и было, – говорит Стив. – Вы должны понять. Я кричал, и этот парень… Этот парень пришел и вытащил меня оттуда.
Это заставляет всех замолчать. По крайней мере, на мгновение. Кондиционер гудит. На бутылках конденсат. На музыкальном автомате играет Рэй Чарльз.
– Слушай сюда, Джо. Тебя так зовут, Джо? Верно? Слушай сюда, – говорит Рэд, – я хочу, чтобы ты сказал всем этим людям, сидящим за этим столом, правду. Белый человек боится черного человека. Это факт, верно?
– Не ведись на это дерьмо.
– Давай, мужик, отвечай.
– Многие белые люди боятся черных людей, – говорю я.
– Черных мужчин, – говорит Рэд. – Белый мужик боится черного мужика. Он не против черной женщины. Время от времени ему нравятся черные, вот это уж точно факт.
– Никто не боится черной женщины, – говорит Кенни, – кроме тебя. Ты боишься своей мамы и жены – самой черной женщины, которую я когда-либо видел. И они надрали тебе задницу.
– Я говорю серьезно, – говорит Рэд. – Так что закрой свой болтливый рот. Вот что ты делаешь, Марлон. Кто-то что-то говорит, а ты выкладываешь свою бессмыслицу, потому что у тебя не хватает концентрации ума, чтобы разобраться с проблемами. Понимаешь, о чем я. Нет концентрации ума.
– У тебя тоже: ты никак не перейдешь к сути.
– Перейду. Заткнись и жди. Белый человек сделает все, чтобы уничтожить черного человека. Это неоспоримая философская истина. Разве это не так?
– Аминь.
– Ага.
– Правда, – говорит Марлон.
Они все смотрят на меня. Я говорю:
– Еще по стаканчику?
– Не дай им запугать тебя, – говорит Стив.
– Я не пугаюсь, я пиво пью.
– Я тебя услышал, – говорит Марлон. Он машет официантке. В предвкушении еще одной бесплатной порции он выпивает джин с тоником, который сейчас стоит перед ним, немного быстрее, чем он это делал.
– К чему я клоню, так это СПИД.
– О, святые яйца, – говорит Марлон.
– Вы вообще пробовали этот безопасный секс? – говорит Шейверс. – Блииин, с таким же успехом можно вообще одному. Эти резинки – лучше реально самому с собой.
– Учитывая, с кем ты занимаешься этим,
