Свет очага - Тахави Ахтанов
— Откуда мне знать?
— Кто-кто, а уж Носовец не ушел, нет. Когда красные отступали, он точно был здесь. А потом раз — и нема, вдруг исчез. Наверняка остался по заданию. Говорят, большевики многих своих оставили для вредительской работы. Ну да ничего, поглядим, чего они делать станут, подпольщики эти чертовы. Мы тоже бдительность эту самую могем поставить… Ты ничего не знаешь… такого?
— Они со мной не советовались, кого и где оставлять.
— Вечно ты вот так, Герасимовна. Все ты поперек норовишь… Ладно, что делать. Я говорю, может, ты просто… слыхала из бабьих разговоров чего?
— Я никуда не выхожу.
— Может, и не выходишь… Да кто поверит, что ты живешь в деревне и ни с кем словечком не перебросишься. Бабы — это такой народ, как начнут балясы точить, то уж обязательно что-нибудь сболтнут при всей теперешней осторожности. А мне Носовец нужен!
— Вот и ищи, коли он тебе нужен!
— Все кочевряжишься… А ведь у нас с тобой интерес один. Если только жив, то скоро и Павел воротится. Сейчас уже армия фюрера под Москвой. Созвал нас на днях господин комендант и говорит: «Победа близка, теперь наша задача — установить новый порядок и укрепить его» — так и сказал. А еще говорит: «И тогда опорой нам будете вы». Понимаешь?.. То-то… Им тоже опора нужна. Пришлые, они могут руководить только с помощью местных, нас то есть.
— Да ладно, хочешь руководить — руководи. А мне пора свинью кормить.
Тетя Дуня прошаркала к порогу, открыла дверь и, не закрывая ее, ждала, когда выйдет полицай. Тот заскрипел половицами, пошел к выходу, продолжая бубнить:
— Кто порядок нарушает, тот далеко не уйдет. Следы Носовца уже в двух местах обнаружились. Он где-то поблизости. Недавно в деревне Хомяково…
Дверь захлопнулась. Обычно могу часами лежать неподвижно, а тут, когда приходит этот проклятый полицай, у меня затекают и ноги и руки, хочется шевелиться, в горле першит, еле сдерживаю кашель.
Он и в третий раз явился. Как же он все-таки выглядит? Но посмотреть через щелочку, проделанную в месте укрытия, я не решаюсь, и без того-то готова в песчинку превратиться, где уж тут мне подглядывать. И только голос его, грубый, ломовой, я изучила хорошо и с каждым разом все больше убеждаюсь, что он недалекий, тупой человек, какими-то неживыми рождаются в нем слова, они падают камнями, громко, но нужно вслушиваться, чтобы понять, о чем говорит эта дубина.
Как только стемнело, мы наглухо завесили окна, зажгли подслеповатую керосиновую лампу и сидели в тягостном молчании, как будто ждали, что вслед за полицаем еще кого-нибудь принесет. Предчувствие не обмануло нас. Вскоре послышался осторожный скрип шагов. Кто-то тихо постучал в дверь. Я тут же полезла на привычную печь, тетя Дуня, как всегда, тщательно, укрыла меня. Кто бы это мог быть? Уж очень осторожно постучал. Может быть, такой же, как и я, прячется от немцев? Прислушалась, мне было слышно шумное дыхание человека, вошедшего с холода, тихое его покашливание.
— Как, Евдокия Герасимовна, примете незваного гостя? — проговорил он с разбитным каким-то напором и хрипотцой. Крепкий, видимо, ладно скроенный мужичок, решила я.
— Садитесь, раз пришли, Степан Петрович, — безразлично сказала тетя Дуня.
Тот сразу же сел на табурет, снимать верхнюю одежду не стал, значит, ненадолго.
— Что же это вы… ночью… гуляете? — с расстановкой и как будто бы даже с придиркой спросила хозяйка.
— Время такое, Евдокия Герасимовна… Сейчас для нас ночь спокойнее дня.
— Вот оно как. А бывало, так проносился по деревне на санях, — мы в сугробы лезли, чтобы не зацепил, — усмехнулась тетя Дуня. — Вон оно как переменилось.
— Сами понимаете, Евдокия Герасимовна, зря ночью я к вам не пришел бы, — помолчав, сказал гость, — большое у меня дело к вам.
— А к вам Усачев дело имеет, сегодня опять у меня спрашивал. «Носовец, говорит, не ушел, где-то поблизости прячется. Не знаешь?»
«Носовец!.. Острая это какая-то фамилия и запомнилась мне еще днем. Значит, это и есть тот Носовец, которого ищет полицай?»
— Стало быть, Усачев обо мне спрашивал? Так, так-так… Полицаем, значит, стал, пошел служить врагам.
— Он же у вас… в активистах числился.
Ну что за старуха! То полицая нещадно долбила, теперь подпольщика Носовца поддевает без жалости. Трудно понять, за кого она. И с сыном ее что-то неладное случилось. Только ко мне она относится сносно.
— Да-a, не раскусили мы Усачева. Предателем оказался, змеей. Ошиблись.
— Что же вы это за начальство такое, если его не раскусили? Усачев не змея, а дурак. Был он мужиком, работал себе, пахал, а вы его раз — и командовать поставили, раздразнили. Чуть власть в руках почуял, ну и давай над людьми измываться. Потом вы же его и сняли: неграмотный, дескать. Кто раз попробовал власти, тот хуже пьяницы, на все готов, лишь бы еще хлебнуть ее. Он за это не только немцу, а кому угодно готов услужить… тоже мне, нашел змею… дурак он и больше ничего.
Гость хрипловато рассмеялся.
— Есть в твоих словах правда, никуда от нее не денешься. Так оно, наверное, и было. — Носовец немного помолчал. — Опасен он, хоть и дурак, вот в чем дело.
— Да уж как не опасен, — тут же подхватила старуха. — Еще как опасен! Дураку что? У него вся жизнь в один день уляжется. Ему бы только на ступеньку выше ногу задрать. А что будет завтра, послезавтра — то его не касается, ну трава тут не расти!
— Ладно, Евдокия Герасимовна, оставим пока Усачева, бог с ним, придумаем что-нибудь. Я к вам по другому делу.
Гость вроде бы и ночной, и прячется, а говорит уверенно. То ли сказывалась многолетняя привычка, то ли по природе своей был он человеком властным и сильным. Теперь мне его голос не кажется разбитным, прошла и хрипотца. Я ждала, мне хотелось, чтобы он говорил, но он молчал, видимо, ожидая от старухи вопроса, испытующе и пристально, должно быть, глядя ей в глаза. Но тетя Дуня молчала.
— Мы хотим поручить вам одно… дело. Очень непростое оно, ответственное.
— А часом вы не ошиблись дверями, Степан Петрович?
— Как это ошибся? Ошибки вроде бы нет… — впервые голос гостя как бы поскользнулся, дрогнул, какое-то сомнение в нем зазвучало. — К вам я пришел.
— А вы не забыли часом, кто я такая?
— Почему же забыл. Вы…
— Ну да. Я — мать врага народа. Я, как этот,
