Алексей Апухтин - Профессор бессмертия (сборник)
Захар, встретив своего барина, доложил, что Алексей Петрович после охоты «изволили захворать, у них сделался сильный жар. Барская барыня Елизавета хотела было послать за доктором, да старый барин этого не пожелали. Барина напоили горячей малиной, уложили в постель под одеяла. Они теперь заснули и изволят почивать».
Молодого Сухорукова это встревожило, но на другой день утром пришла к нему сама барская барыня Елизавета и успокоила его насчет отца. Она сказала, что жар прошел, только у него слабость, да жалуется немного на боль в боку. При этом она доложила, что барин хочет скоро вставать и будет одеваться.
Василий Алексеевич просил Елизавету дать ему знать, когда отец встанет. Он сейчас же придет на его половину.
От Захара молодой Сухоруков узнал, что гости, которые были вчера на охоте, все разъехались, что в Отрадном остался один только князь Кочура-Козельский. Князь, оказывается прибыл к ним опять для гощения, чтобы составить компанию Алексею Петровичу.
Скоро молодому Сухорукову дали знать, что Алексей Петрович встал и пьет чай вместе с князем у себя в кабинете. Василий Алексеевич тотчас же отправился на половину отца.
Он застал отца в полном «приборе». Домашний фигаро Егор успел уже навести красоту на своего барина. Алексей Петрович сидел в бархатной щеголеватой куртке за стаканом чая и покуривал свой неизменный «жуков». Лицо его было бледно и несколько осунулось за эту ночь сравнительно с тем, как Василий Алексеевич привык его видеть. Но, по-видимому, старик чувствовал себя не так уж дурно и бодрился. При входе сына он довольно весело смеялся какому-то анекдоту, который рассказывал князь Кочура. Последний сидел против старика Сухорукова и жестикулировал, сообщая что-то с большим увлечением. Князь Кочура-Козельский имел довольно своеобразный вид. Это был подвижный человек неопределенных лет, с усами, торчащими, как у кота, в разные стороны, с приглаженными височками. Одет он был в венгерку с черными шнурами и в широчайшие панталоны, которые так не гармонировали с его небольшим ростом.
— Здравствуй, Василий! — сказал старик, увидев вошедшего сына. Они поцеловались. — Садись-ка с нами, послушай князя, что он тут рассказывает…
Князь Кочура вскочил.
— Кого я вижу! — воскликнул он. — Неужели это вы, Базиль?.. И каким молодцом вы вернулись с Кавказа!
Молодой Сухоруков поздоровался с князем.
— Я слышал про твое нездоровье, отец, — сказал Василий Алексеевич, присаживаясь к старику. — Что это с тобой было? Мне говорили, ты простуду схватил.
— Пустяки, — ответил старик. — Была и простуда… Сейчас все отошло. Вчера к вечеру у меня печень хотела было серьезно заболеть. Вот это было бы неприятно.
— Надо поберечь себя, отец… Ты неосторожен… Не послать ли за доктором?
— Не надо, Василий, — сказал Алексей Петрович. — Пожалуйста, за меня не бойся. До сих пор натура моя хоть куда… Правда, бок немного ноет, да это пустяк, — подбадривал он себя.
Прошла минута молчания.
— Мы вчера, Василий, — начал другим, уже более бравурным тоном старик, — опять волков затравили. Каково это! А? И, представь себе, мои собаки утерли нос предводителю… Выжлецов одного только волка с собой увез… Удачная была охота!.. Сегодня дома буду отсиживаться. Веселости в ногах что-то нет… Вот, кстати, князь приехал, — сказал старик, поглядывая на Кочуру-Козельского, — будет меня утешать… Это истинный мой благодетель!.. Все сплетни мне про наших соседей рассказал.
Князь Кочура встрепенулся от этой похвалы. — Не все… далеко не все… еще у меня много! — быстро заговорил он.
— Ну, вот, видишь, какой он милый, — продолжал Алексей Петрович. — А нынешним летом, когда ты на Кавказе лечился, он для меня был единственным ресурсом… Такой компаньон, что другого подобного во всем мире нет!.. И куплеты он под фортепьяно мне пел, и стихи декламировал, и на бильярде со мной играл… А сегодня, как я посадил себя под арест, будет со мной в шашки сражаться… Не так ли, князь? Будем сражаться? Ты оцени, Василий, какой он мне друг, — сказал старик, похлопывая князя Кочуру по плечу.
— Базиль стал горд со мной, — сказал князь как бы обиженным тоном. — Он за что-то на меня сердится.
Василий Алексеевич начал успокаивать князя.
— За что, князь, мне на вас сердиться? Вы такой для отца моего незаменимый человек!.. Ваши таланты так разнообразны!..
— Действительно, разнообразны! — подхватил с жаром старик. — Ты послушай, какие он новые стихи выучил! Сегодня мне их уже декламировал. Стихи поэта Милонова*. Это, пожалуй, почище будет твоего Лермонтова!
Чтобы утешить князя, который сидел, насупившись, Василий Алексеевич сделал вид, что интересуется этими стихами. Князь не заставил себя просить.
— Стихи эти, милый Базиль, — сказал князь, оживившись, — написаны Милоновым к некой Лиле, к возлюбленной поэта. Вот, слушайте, какая это прелесть… Они вам наверное, понравятся… — Князь начал декламацию:
О, Лила, доколе не все отцвело,Венком ароматным украсив чело,Власы распустивши, как роза душисты,На полные груди, на перси волнисты,Прижмися, лилейной рукой сплетясь,Ты к другу, устами с устами слепясь.Пусть дух воспылает, любовью объятый!Пусть грозное время к нам мчится с закатом!И дни перед нами, как стрелы летят…
— Не правда ли, забористые стишки?.. — сказал Кочура, подмигивая. Он глядел с торжеством на Василия Алексеевича.
— Очень, очень хороши! — поддержал князя старик Сухоруков. — Какая страсть у этого Милонова! В особенности вот это место, — начал он смаковать. — Как это там у вас, князь?.. А? Кажется, так: «Прижмися, лилейной рукой сплетясь, ты к другу, устами с устами слепясь…»
Алексей Петрович казался в полном восторге от этих стихов.
— Мне эти стихи что-то не нравятся, — запротестовал молодой Сухоруков. — Что это за слово «слепясь»! Ведь это и не по-русски.
— Ну, ты ничего, любезный друг, в этих делах не понимаешь!.. Ты стал, что называется, анахорет. Ты просто разочаровался в женщинах… И скажу тебе — все ваше молодое поколение разочарованное стало… Какое-то расслабленное… Не правда ли, князь? — обратился он к Кочуре. — Нет! Я, черт возьми, более эпикуреец, чем вы все, молокососы… Меня разочарования еще не тронули. Князь Кочура это хорошо знает…
Кочура хихикнул и погрозил пальцем старику Сухорукову.
— О, вельможа Сухоруков! Вы любите цветы наслаждения!..
— Очень люблю, князь, очень люблю… И стихи ваши великолепные!.. Так-то, анахорет Василий!.. — подтвердил старик свое мнение. — Ничего ты, любезный друг, в изящной поэзии не понимаешь! А теперь, мой князенька, — обратился он к Кочуре, — возьмите-ка вы шашечницу, подсаживайтесь-ка ко мне поближе, и начнем мы нашу партию… в поддавки по три рублика… желаете? Я вам с удовольствием проиграю, ибо вы гораздо лучше меня в шашки играете…
— Мне в игре всегда везет, — сказал князь Кочура, расставляя шашки. — А вам, вельможа Сухоруков, зато в любви счастье!.. Оттого-то вы мне и проигрываете…
Приятели начали игру.
— «La donna e mobile!» — запел тоненьким голоском князь, продвигая свою шашку. — Вот мы и поддадим вам сейчас троечку, да-с! Очень приятно, Базиль, — вдруг обратился он к молодому Сухорукову, — когда это в любви везет! Не правда ли? А? Помните ли, у Ордынцевых… Я, бывало, со стариками по маленькой в карты выигрываю, а вы в это время с дочерью романсы распеваете. Недурно тогда у вас это шло… А? Не правда ли? — Князь Кочура хихикнул и посмотрел смеющимися глазами на Василия Алексеевича.
Сухоруков ничего не отвечал. Он собрался уходить. Ему были противны эти хихиканья. — Мне пора к себе, — сказал он отцу. — Там у меня бурмистр ждет. Да, вот еще что, отец, я получил вчера в Троицком с купцов деньги. Когда прикажешь их тебе передать?
— В другой раз, Василий, в другой раз сосчитаемся, — проговорил старик, увлеченный игрой в шашки. — Сегодня мне что-то совсем не хочется думать… Побереги эти деньги у себя…
Василий Алексеевич простился с отцом и князем Кочурой и пошел в свою половину.
«Нехорошо стал выглядеть отец, — думал Василий Алексеевич, сидя у себя в кабинете. — Стал он раздражителен, и вид его мне не нравится, хоть он и бодрится… Он всячески себя обманывает, и страсти темнят его мысли… Все мечтает о цветах наслаждения… И князь Кочура ему подыгрывает, читает скверные стихи, бьющие на чувственность… И вот он в каком-то словно забытье… в страстях своих тешится! И, что поразительно, — все они, люди нашего круга, одним и тем же живут, и старые, и молодые… ничего не хотят знать, кроме своих страстей и прихотей. Если же эти страсти перестают их тешить, что бывает даже с молодыми буйными натурами, как это было с Лермонтовым, то тогда они приходят в отчаяние и начинают, как он, кричать, что жизнь есть пустая и глупая шутка…
