Юлия Жадовская - В стороне от большого света
И горшки с резедой явились на моих окнах.
И так случилось, что одно обстоятельство, по-видимому, ничтожное, имело влияние на домашнюю жизнь мою у Татьяны Петровны!..
Прогулки, как и всегда, доставляли мне большое наслаждение. Уединение деревенской жизни успокоительно действовало на мою душу и целило раны прошедшего. Воспоминание о нем не обливалось уже тою горечью. Правда, часто, когда я уходила в глубину березовой рощи, под шум деревьев, под пение птиц, мне слышались знакомые голоса, виделись родные места… Часто образ Данарова являлся передо мной, будя уснувшее чувство, напоминая сладкие и горькие минуты нашей встречи, и мне бывало грустно-грустно, но сердце мое уже не ныло болью разочарования и досады. Новой любви я не ждала и не просила; я боялась ее, я уже не верила в нее.
IVТатьяна Петровна вздумала исполнять свое давнишнее обещание — съездить помолиться в монастырь, находящийся верстах в шестидесяти от ее усадьбы. Нас с Анфисой также брала она с собой.
К вечеру на другой день открылся перед нами монастырь, окруженный с одной стороны лесом, на темном фоне которого рисовались его белые колокольни, блестели вызолоченные главы, с другой стороны — озером, неподвижным и чистым, как зеркало. Дорога шла по берегу большой реки, быстрой и шумной от мельниц, устроенных на ней. Справа простиралась обширная лощина, пестревшая стадами и мелким кустарником, слева река катила свои синие воды. Вечер был тихий и ясный и обливал весь ландшафт легким, золотистым светом. Мы остано-вились в монастырской гостинице, где поместилось также несколько семейств, приехав-ших на богомолье по случаю годового праздника в монастыре, и тотчас же отправились ко всенощной. Возвращаясь домой и проходя коридором гостиницы, мы встретили несколько незнакомых лиц, каждый спешил в свое отделение насладиться вечерним чаем. Особенно шумела, зачем не готов самовар, одна толстая помещица, приехавшая с худощавою высокою дочерью в белой шляпке с зеленым вуалем, из-под которого ярко и бойко сверкали ее черные глаза, и двумя маленькими сыновьями, которых вел за руку молодой человек, как видно было, гувернер.
Коридор был освещен одним нагоревшим сальным огарком, но, несмотря на его тусклое мерцание, мне показалось что-то знакомое в осанке молодого человека; я оглянулась на него невольно, пропустив вперед тетку с Анфисой, и оглянулась именно в то время, когда он снял фуражку у дверей нумера и говорил что-то детям: лицо и голос были Павла Иваныча. Я чуть не вскрикнула, чуть не подошла к нему. Но это была одна минута, он вошел к себе, не заметив меня. Я последовала за своими, едва скрывая волнение, охватившее меня при мысли, что старый друг, которому я так верила и которого любила самою первою, хотя и полудетскою, но искреннею любовью, так близко! Да, это был он, это его кроткое, задумчивое лицо, его мягкий, приятный голос и светло-русые волнистые кудри. Он почти не изменился, только одет пощеголеватее, да как будто стан немного сгорбился.
— Неужели ты еще, Генечка, не устала? — сказала мне Татьяна Петровна, — расхажи-ваешь взад и впред. Садись-ка лучше, пей чай.
Я поместилась на диван, которым была заставлена дверь соседнего нумера, занимаемого толстою помещицей; оттуда слышались голоса, к которым я любопытно прислушивалась.
— Павел Иваныч! хотите чаю? — произнес звонкий, свежий женский голос.
— Прошу вас, налейте, — отвечал Павел Иваныч.
— Не надо бы давать вам чаю, не стоите: всю дорогу дремали; на что это похоже! А еще с дамами ехали, куда как любезно!
— Сон в дороге — отрада.
— Ах, Танечка, чего ты только не выдумаешь? Не спи, человек, когда спать хочет! Ведь не всем быть такою бессонною птичкою, как ты, — раздался хриплый, густой голос помещицы. — А я вот и рада бы уснуть, да кашель не дает; привязался, проклятый, другую неделю.
— Это вы, маменька, в жар холодного напились.
— Нет, душенька, не оттого так.
— Хотите папироску? Павел Иваныч! господин философ! я вам говорю…
— Ах, извините! очень вам благодарен.
— "Папироска, друг мой тайный! Как тебя мне не любить!" — запела Танечка, немного фальшивя.
— Татьяна Алексевна! опомнись! где мы? в каком месте? Кажется, не песни петь сюда приехали.
— Ах, виновата — забыла.
Между тем мальчики о чем-то зашумели между собой.
— Вон ученики-то ваши уж скоро подерутся, — прибавила она.
— Господа! в чем дело? Ай-ай! какой стыд так шуметь! Ваня! поди сюда! мне хочется с тобой поговорить…
— Боже мой! что тут за ватага? они покою не дадут! — сказала Татьяна Петровна. — Пересядь, Генечка, на другое место, чего слушать!
Я встала и отошла к окну. По монастырскому двору шло несколько монахов; их черные фигуры таинственно рисовались в вечернем сумраке; плакучие березы разрослись широко и развесисто по ограде; сквозь тонкую сеть их веток проглядывал рог молодого месяца, сливая свой трепетный свет с отблеском потухавшей зари; в окнах келий мерцали огоньки…
Шум в дверях нашей комнаты заставил меня оглянуться. Каково же было мое удивление, когда я увидела толстую помещицу и за ней Танечку, входящих к нам.
— Татьяна Петровна! Сколько лет, сколько зим не видались! Привел Бог встретиться. Узнаешь ли меня, друг мой?
— Лукерья Андреевна! любезный друг! Тебя ли я вижу? Какими судьбами?
— А вот помолиться приехала. Ведь я потеряла моего Алексея Дмитрича!
— Давно ли? Ах Боже!
— Да уж другой год; с тех пор и Москву оставила, в деревню переехала. Рекомендую мою Танечку. Ты ее еще крошкой видела.
— Поцелуйте меня, милочка! Мы с мамашей вашей очень дружески были знакомы. А это вот — также рекомендую — племянница моя. Геня! познакомься с mademoiselle. Анфисочку-то помнишь, Лукерья Андреевна?
— Как не помнить! Очень приятно видеть.
И барыни занялись рассказами о своей жизни, воспоминаниями о прежних знакомых. Анфиса присоединилась к ним.
Танечка живо и нецеремонно подала мне руку, весело примолвя:
— Очень рада с вами познакомиться! Вы в первый раз здесь?
— В первый. А вы уж бывали здесь?
— Да, в прошлом году, когда после кончины папеньки; ехали из Москвы.
— Вы постоянно жили в Москве?
— Почти постоянно. Ах, вот там было весело! не то что здесь, в деревне. Вы не бывали в Москве?
— Нет.
— Ах, Москва чудный город!.. Какие магазины, бульвары!.. Как весело!.. у нас много было знакомых, — вечера, танцы… Ах, уж лучше не вспоминать!..
— Вы очень скучаете в деревне?
— Да, скучаю иногда. Притом же соседей порядочных нет, никакого рассеяния. А вы чем занимаетесь? много читаете?
— Да, читаю, работаю, гуляю. У нас тоже нет соседей.
— Ну так и вам скучно?
— Я привыкла к уединенной жизни; я выросла и воспиталась в деревне.
— Ну это, конечно, легче. А вот у нас учитель живет, так никогда не скучает, такой философ! Я с ним часто ссорюсь, все хочу рассердить его — ни за что не рассердишь. Все сидит за книгой, даже надоел. Он очень учен, в университете в Москве экзамен выдержал на кандидата, и теперь все учится, все ученые книги читает; половину жалованья на них тратит. Я иногда и книгу-то у него унесу, спрячу… Уж он просит-просит отдать назад.
— За что вы его так мучите?
— Ничего, пусть помучится: это здорово! И она засмеялась.
— Я романы иногда люблю читать, — продолжала она, — стихи люблю, ужас как люблю! Вы знаете эти стихи:
Расстались мы, но твой портретЯ на груди моей храню…
Чудесные! Не знаете ли вы хорошеньких стишков?
— Танечка! Поди позови учителя с детьми сюда. Татьяна Петровна желает видеть детей.
— Ой-ой! как будет тесно, когда мы все сюда заберемся, — сказала Танечка и побежала, сверкнув на меня своими быстрыми глазками и примолвя с улыбкой: "До свидания!".
Я знала, что он сейчас придет, а я не осмелюсь даже подать вида, что знаю его! Что сказала бы Татьяна Петровна, если б узнала, что это тот самый молодой человек, присутствие которого поставило меня когда-то "на краю пропасти", от которой она так торжественно спасла меня! Узнает ли он меня? И если узнает, как он выразит это?
Сердце у меня замерло, когда у дверей раздались голоса и вошел Павел Иваныч с детьми.
Я нарочно стала в тени, так чтоб он не мог хорошенько разглядеть моего лица. Я не подумала, что между нами прошли целые пять лет, что из ребенка я стала взрослою девушкой. По Татьяне Петровне он также не мог узнать меня, едва ли он знал или помнил ее имя. Может быть, и меня позабыл он! Мало ли новых чувств и впечатлений набралось у него в эти пять лет!
Вскоре он подошел к нам. При первом взгляде на меня на лице его не выразилось ничего, кроме обыкновенного легкого любопытства, при встрече с новым лицом.
Мне становилось грустно и досадно: отчего же я помню? отчего я узнала его?
