Собаки и другие люди - Захар Прилепин
Лишь Золька и Толька, как и прежде, проживали вместе. Обнявшись и перевившись мясистыми телами, они оставались неразлучны и в жару, и в лютые морозы.
Однако характер её оставался неизменен.
Едва начал подрастать белоснежный Кай, Золька преобразилась и будто скинула несколько лет.
Теперь на всякой прогулке она старалась выбежать вперёд, чтоб этот удивительный красавец мог оценить её походку. Когда неугомонный Кай, треща ветками, срывался в самую дебрь, Золька смотрела вслед ему задумчиво: что, в конце концов, там может быть интересного?.. Ни рыжий Шмель, помнила она, ни чёрный Нигга, ни тем более Толька не делали так никогда.
Ещё бестолковей оказался мохнатый Кержак: он и вовсе, кажется, не догадывался, какого она пола.
Последнюю попытку растопить его дремучее сердце я наблюдал сам.
На прогулке Золька, вдруг заверещав, завалилась набок.
«Змея укусила?» – испугался я, кинувшись к ней, и даже успел представить, как побегу сейчас на руках с ней домой, умоляя не умирать.
Привлечённый шумом, вослед за мной прибавил шагу и Кержак.
Золька, призывно смотревшая в нашу сторону, кажется, уже успела шевельнуть хвостом: ну, наконец-то.
Поравнявшись с раненой, Кержак, даже не взглянув на Зольку, пробежал мимо – надеясь, что самое интересное где-то там, впереди.
Увидев это, Золька не стала дожидаться, пока я схвачу её на руки, и тут же, как ни в чём не бывало, поднялась.
Вопрос о Кержаке был для неё закрыт.
Томительные надежды подавал отныне только алабай Тигл, самый юный в этой тройке.
* * *
Питавшиеся исключительно в своих закрытых отсеках, собаки имели небольшой простор для выгула – чтоб, пока хозяева не собрались на прогулку, поиграть друг с другом.
Всех сразу мы старались не выпускать, но по две, редко когда по три собаки забавлялись и шалили – тем более что у Кая и Тигла сложилась восхитительная дружба.
Оба они были безупречными представителями своих пород: красавцы и волкодавы, любимые хозяевами настолько, что причин для ревности у них и возникнуть не могло.
Но Золька всё продумала заранее, терпеливо дожидаясь многие дни, когда, наконец, будет можно свершить задуманное.
Кай и Тигл играли в снегу.
Её выпустили тоже.
Она спокойно прошла в дальний угол вольера и начала уверенно рыть смёрзшийся снег.
«Когти она, что ли, точит», – думал я, любуясь из окна на собак.
Наконец, разглядел: Золька вырыла огромную кость с примороженным куском мяса на самом конце.
– Вот это да! – восхитился я, не догадавшись поначалу, к чему это всё приведёт.
Золька вынесла кость на середину вольера – и бросила; сама же улеглась неподалёку.
Первым встрепенулся Кай. Почти танцуя от счастья, он схватил кость.
Тигл, даже не думавший ещё о возможности ссоры, кинулся Каю наперерез.
Здесь выяснилось, что Кай расставаться с восхитительной костью не желает.
Драка завязалась мгновенно.
Две огромные, прекрасные, породистые собаки слепились в тигрино-белый ком и покатились по вольеру.
«Они погубят друг друга», – твёрдо понял я.
Кай и Тигл, кружась, кувыркаясь и раздирая друг друга, орали бешеными голосами. Собачьи лапы взметали во все стороны сияющие осколки снега.
Когда я выбежал на улицу, жена моя уже была внутри вольера.
Она умело орудовала метлой, пытаясь разогнать собак, – но ни одна из них, всю предыдущую жизнь подчинявшаяся моей жене беспрекословно, в этот раз не откликнулась и не испугалась.
Псы были одержимы обоюдной жаждой убийства.
Отчаявшись, жена моя схватила Кая прямо за мошонку и рванула на себя.
Взвившись, он высвободился наконец из жутких объятий алабая.
Бросившись меж собаками, я подобрал злосчастную кость и выбросил её за пределы вольера.
Ругаясь надсаженными голосами, мы разогнали собак по их отсекам.
Последней, не слишком торопясь, вошла к себе Золька – и, не удостоив и взглядом бросившегося к ней Тольку, прошла в конуру и легла там.
Оставшись вне людского внимания – она, уверен, улыбнулась.
* * *
Тем же вечером натопили мы баню.
Осмотр кобелей хоть отчасти успокоил нас: расцарапанные, с надорванными ушами и в нескольких заметных укусах, они всё же не нуждались в помощи хирурга.
Вперебой обсуждали мы Зольку.
Вспомнилась вдруг одна история: как прошлой весной, спустившись попить к воде, она рухнула в полынью. Подобраться к ней не было никакой возможности, но Золька, не растерявшись, безошибочно выбрала самый верный путь к спасению – и вскоре выползла там, где лёд был наиболее крепок.
На берегу она невозмутимо отряхнулась, и спокойно пришла за нами домой, никак не реагируя на шумное наше восхищенье.
Мы тогда решили, что это последствие пережитого шока, и лишь теперь догадались: она просто не придала случившемуся с ней значения.
Её судьба сама по себе не значила для неё ничего. Она воспитывала мужчин. Быть может, таких, каких встречала когда-то в юности – весёлых, пропахших гарью и металлом.
Попарившись, я всё посматривал из окна бани на вольер.
Сначала, привлечённый нашими голосами, во все стороны лаял Толик.
Затем крутился, норовя просунуть нос меж прутьев клетки как можно дальше и скребясь лапами, возбуждённый Тигл.
Последним вышел Кай. Не глядя на окна бани, некоторое время стоял, горбясь и разглядывая снег вольера: вспоминал, как всё было.
Когда кобели успокоились, явилась Золька.
Она сидела недвижимо, не сводя взгляда с банных запотевших окон.
Я попарился ещё раз.
Золька так и оставалась на месте.
Мне стало не по себе.
Накинув полотенце, я поспешил к ней.
Только дождавшись, когда я трону ограду вольера, она встала.
Вопреки моим ожиданиям, Золька ни о чём не попросила, а просто подошла к двери вольера, уверенная, что ей откроют.
Так я и сделал.
Не оглядываясь на меня, она медленно, но уверенно двинулась к бане. Глядя в дверной косяк, дождалась, когда её впустят.
Увидев тихо вошедшую Зольку, моя дочь вдруг подвинулась на диване.
Золька степенно пересекла комнату и, ровно держа спину, села за стол подле дочери.
Она выглядела как лучшая ученица пансиона благородных девиц.
На столе дымился чай, мягко плавился сыр и отекали шоколадом конфеты.
Чуть потупившись, собака благовоспитанно смотрела в самый край стола.
Заворожённые её видом, мы замерли.
Целую жизнь Золька пыталась объяснить людям одну простую вещь: она – тоже человек.
Дом инвалидов
У всякого дома случаются приливы и отливы.
Мой лесной, посреди огромного отечества затерянный
