В открытое небо - Антонио Итурбе
– В 1910-м первый самолет Латекоэра собирал я! Да я все отдал этой компании. Если меня понижают, то я ухожу.
У директора не шевелится ни один мускул, с другой стороны металлического стола он не произносит ни слова. Механик отворачивается и уходит, повесив голову.
– Пойду просить у бухгалтера расчет!
Когда он уходит, Дора берет папку с докладной запиской, где излагается то, что случилось с Друином, и вновь перелистывает бумаги, хотя все это он знает наизусть. За секунду до взлета выяснилось, что электрический провод у «Бреге» был установлен с нарушением полярности. Друин утверждает, что знает свою работу лучше всех, и самое худшее, что это правда. Если механик ошибается, потому что чего-то не знает, это очень плохо, но он еще может научиться и такую ошибку больше не совершит. Но если ошибается механик, знающий двигатель как свои пять пальцев, то это означает, что он невнимательно работал или же вовсе отвлекся. И ничто не дает надежды, что он не совершит ту же самую ошибку еще раз. Лишняя уверенность понижает осторожность.
Директор крутит документ так и эдак и думает о сокрушенном выражении лица Друина, отличного работника с более чем двадцатилетним стажем и безупречным поведением. Возможно, он к нему несправедлив.
Всего одна оплошность…
Он мог бы порвать приказ о переводе на другую должность, который вынуждает человека в заслуживающем всяческого уважения порыве профессиональной гордости подать в отставку. Отставку, которая, быть может, означает для него безработицу и станет началом его конца. Не так-то много мест, где можно работать механиком, специалистом по самолетам. Возможно, он попадет в водоворот, который утащит его на дно отчаяния, а то и доведет до пьянства и нищеты. Решение Дора может для Друина стать убийственным. Еще не поздно смять этот приказ, выкинуть его в мусорную корзину, и тогда хороший человек, честный и работящий, обретет потерянное достоинство. Но единственное, что он комкает, – пустую сигаретную пачку, лежащую на столе.
Буве робко просит разрешения войти.
– По поводу Друина, месье Дора. Он запросил расчет, бухгалтер подготовил бумаги и дал их мне – чтобы вы подписали или приняли какое-то другое решение… может, еще раз с ним поговорить.
Секретарь поднимает взгляд поверх темных очков и с робкой дерзостью устремляет его на шефа. Буве знает Друина еще с тех пор, когда у того была густая шевелюра, и знает как хорошего человека. Дора нащупывает авторучку в кармашке пиджака, а секретарь, съежившись в своем дешевеньком костюмчике, собирается с силами, чтобы что-то ему сказать.
– Месье Дора…
Директор вонзает в него взгляд своих маленьких глаз, и тот опускает голову. И уныло уходит с подписанными бухгалтерскими документами о расчете Друина.
«Буве думает, что я тиран. Да, тиран…»
Он стискивает зубы. Отзови он приказ, это будет справедливо по отношению к механику и его стажу работы на компанию. Но будет несправедливо по отношению ко всем пилотам «Линий». Неверно смонтированная электропроводка может вызвать короткое замыкание на высоте четырех тысяч метров, да еще среди ночи, вырубить все навигационные приборы и стать причиной гибели летчика. Он мог бы дать механику второй шанс, это правда. Второй шанс, а вслед за ним – напряженное ожидание: допустит ли он вторую ошибку или нет. А если вследствие этой второй ошибки разобьется самолет и погибнет летчик? Кто в этой смерти окажется виноват? Друин? Или тот, кто позволил ему продолжить ошибаться?
Он не знает, не был ли чересчур суров.
Да и кто знает…
Но не вопрос о вине тревожит Дора. Он уже давно заключил пакт с угрызениями совести. С тех пор как он директор, на «Линиях» погибли многие. Это он заставляет их лететь в экстремальных условиях, это он штрафует их за опоздания, хотя причиной тому неблагоприятные погодные условия, это он бранит их, когда они задумчиво разглядывают сомнительную метеосводку. Это он толкает их в небеса, и некоторые падают.
Все это его обязанность, а не вина. Но он ничего не забывает. С математической точностью помнит он каждого из пилотов, погибших при его директорстве, все они встают перед его столом – живее всех живых. Список их имен и фамилий выжжен каленым железом на его коже. Он с этим живет.
Секретарь возвращается с докладом, что явился второй посетитель – месье Мермоз. Директор закуривает очередную сигарету и кивает. Буве пытается распахнуть перед летчиком дверь, но тот, враг всяких проявлений чинопочитания, чуть не сбивает секретаря с ног. Здоровается на ходу, в два широких шага занимая место перед директорским столом, словно страшно спешит. Дора поднимает на него глаза.
– Я послал за вами, потому что у нас открылась вакансия на маршруте Касабланка – Дакар. Возможно, вас заинтересует. Оплата в полтора раза выше.
Мермоз поднимает голову и переводит взгляд на красную линию на висящей за спиной Дора карте. Раньше она кончалась в Касабланке, в центре Марокко. А сейчас идет дальше: первый пункт – Агадир. Потом она следует до аэродрома «Линий» в Кап-Джуби, на пороге пустыни. Далее на карте географическая лакуна: Сахара. Точка посреди пустоты по имени Порт-Этьенн и, наконец, Сен-Луи-дю-Сенегал, в самом сердце Африки. Маршрут, где температуры выше пятидесяти, где вездесущий песок, забивающий моторы, импровизированные аэродромы в забытых богом местах на территориях под ненадежным испанским протекторатом и под угрозой нападения враждебных местных племен.
– Мермоз, там будут дни плохие и дни худшие.
– Для меня они все хороши.
– Им придется такими быть, потому что почта должна доставляться.
– Будет.
– Доверие по отношению к почтовой компании зиждется на регулярности доставки. Люди вверяют нам самую важную для них информацию. Мы не можем их подвести.
– Не подведем, месье Дора.
