Владимир Даль - Избранные произведения
Приехал Степан в господскую деревню, куда его послали, принял, что следовало, переночевал, накормил лошадь и пустился опять назад. Страшно как-то было ему подъезжать к селу, где свершилось над ним прошлою ночью столько недоброго; сердце стучало, и Степан наш робко оглядывался. Время опять было под вечер; улицы на селе тихи, почти пусты, кой-где баба с ведрами, мальчишка в братнем тулупишке, в отцовской шапке; огонек кой-где уже светится в окна еловом, все мирно, тихо, приветливо. Стали мучить Степана и страх и любопытство; дай-де узнаю, что теперь делается в доме моего Черноморца. Подъезжает - и тут все тихо, огонек виден в окно, вороты заперты. Степан подумал - да и стукнул кнутовищем в ставень.
- Что надо?
- Покормить лошаденку, пустите. Хозяйка отворила волоковое окно и высунула голову:
- Нет, господь с вами, проситесь к другим, нельзя.
- Что так? Ведь вы ж, бывало, пускаете?
- Пускаем, да теперь нельзя, хозяина нет дома. без себя пускать не велит; да это ты, Степан! Я было тебя и не узнала! Нет, кормилец, без хозяина пустить не смею, собачиться будет, ей-богу; ступай вон наискосок, к Федулову, там пустят, и сенцо у них свое, хорошее.
- Да где ж у тебя хозяин? Ведь вчера дома был, как я ночью уехал?
- А кто его знает, куда его занесло; вслед-таки за тобою, господь знает зачем, заложил сани, сел да и поехал, - а еще и деньги при нем были в бумажнике, рублей со сто никак; видно, запил, что ли, где-нибудь; диво только, что лошадь сама домой пришла, - аль он хмельной упустил ее, - пришла одна, и место, знать, в соломе на санях, где сидел, а его, вишь, нет.
Степан простился, сел и поехал, а хозяйка затворила окно. "Стало быть, подумал он, - никто ничего не знает. Да и что ж мне, вправду, чего бояться? Я выехал себе наперед, приехал - хоть разыскивай сколько хочешь - в Родимиловку, никуда не заезжал, никто не видал; он выехал после меня, - с чего ж тут кто на меня скажет? Никто и не подумает, и подумать нельзя никак. Однако сто рублев, говорит хозяйка, при нем были, а кому они достанутся? Никому; тут и пропадут, сгниют, как весна придет, только и будет проку. А наш брат, рабочий человек, бьется целое лето изо ста рублев... эко диво, подумаешь, сто рублев! И никто за них спасибо не скажет, никому впрок не пойдут, так себе изведутся. Ну да не до них теперь; благо только самого господь от беды помиловал".
Поравнявшись дорогой со знакомым ему местом, Степан стал, однако же, думать и размышлять об этих деньгах посмелее: "Как-таки проехать, не взять денег, не поднять их с земли, когда тут валяются? Никого я этим не обижу, ни у кого добра не отымаю - просто само навернулось". Степан остановился, прислушался на все стороны - все тихо, глухо, никого нет. Он спустился в овраг, отыскал покойника, нашел при нем тельный бумажник, вынул из него деньги и поторопился опять в путь. "Завтра сосчитаю, - подумал он, - не уйдут они теперь. Я этого не искал, за этим делом не ходил, он сам навязался. Это мне, стало быть, бог послал. Недруг посягал на мою голову - господь ему судил самому подвернуться мне под руку; не перелобань я его, уж он бы меня доехал. Грех на его душе, не на моей; он сам себя извел, своею рукою. Прости, господи, согрешения наши!" Перекрестился и поехал.
Степан до этого времени помнил страшный зарок деда, соблазнившись один только раз на ночлеге у покойного Черноморца, зарекся и закаялся после того вдвое и в рот не брал хмельного, но приехал к хозяину в Родимиловку с деньгами, которым никто не знал счету; он обождал еще с недельку, уверился, что никто его ни в чем не подозревает, что о Черноморце и слуху нет другого, как поехал-де да и пропал без вести, а лошадь одна воротилась, - и стал опять - с горя ли, с радости ль - погуливать. Куда правдиво слово это, что недобрые деньги впрок нейдут и что легко добытую копейку ветром из мошны выносит!
Пошел да пошел гулять Степан - под конец и удержу не стало, хозяин его прогнал и вычел еще с него за прогул по целковому на день; пошел он к другому, пропив все до нитки, а домой еще и гроша не услал. Пришел покров, пришли и кузьминки, настал и последний срок - воздвиженье, - и новый хозяин, рассчитавшись со Степаном, отпустил его. Сказав: "Не люди ко мне. брат, на тог год - руки у тебя золотые, да рыло поганое. Таких мне ее надо. Господь с тобой".
Степан нашел себе у нового хозяина новою товарища, с которым нередко вместе гулял; а как им домой было сотни полторы верст во пути, так они согласились идти вместе. Люди с людьми ушан, а эти двое, как поплоше, так остались вместе - им совестно было к людям приставать.
Теперь стала Степана и совесть мучить, стал грех ото сна, от еды отвивать и страж: что дед скажет, что отец? Степану стало жарко. Взяло его раздумье: "Как я покажусь им без денег? Что принесу домой? А еще и Черноморца ободрал, как разбойник какой, - и все не впрок пошло!" В это время подошел товарищ его, Гришка, да и пристал к нему: чего-де нос повесил, какое горе мыкаешь? Степан признался, что страшно без денег дома показаться.
- Эко горе! - сказал Гришка. - Да ведь у меня, парень, та же беда: заварил пива, да сталась нетека; рублев осемнадцать всего домой принесу, а надо бы, говорят люди, сотая полторы либо две. Но слушай, Степан, не войдем мы с тобой по домам; что там делать? Не слыхали мы побранки, что ли?
- И рад бы нейти, - отвечал Степан, - так у меня паспорт только годовой: о пасху срок.
- Так где же езде у тебя пасха, перекрестясь! Вот тут подрядчик не за герой, набирает народу в Казань; отпиши домой, что ушел в Казань на зимнюю работу, тебе паспорт выправят, вышлют, а ты зимой заработаешь сотенку; лето само но себе пойдет - вот на осень опять будешь с деньгами; тогда с богом домой.
Степан наш словно свет увидел; с радости позвал Гришку в питейный, чтоб почествовать его за доброе слово, да кстати уж запить и радость и горе.
Таким образом, они, порядившись с подрядчиком, отправились в Казань артелью, но, не доходя до города, отстали от своих: надо было ведь опять приготовиться к работе; там уж нить не дадут, рассудили они вдвоем, так дай тут вволю на прощанье догуляем, да и закаемся.
Подгуляли товарищи вместе, да подгулявши, как водится, сперва обнимались, целовались, а после - неведомо как и с чего - поссорились, побранились да немного было н подрались. Народ рад, такому случаю: где два дурака дерутся, таи уж наверное третий смотрит. На эту пору, однако ж, нашлись, видно, люди поумнее, развели драчунов, в они снова помирились, поцеловались и пошли вместе рука в руку в город. Кто видел их, сказывали, что они шли мирно и толковали только одно другому, как найти и допроситься в Казани своей артели и подрядчика: каждый из них поочередно недоумевал, как это сделать, в каждый опять толковал в объяснял, что язык до Киева доведет, не только до подрядчика.
Видно, долге перекачивались они с одного края дороги на другой: сумерки, а наконец ночь захватила их еще на пути. Сели товарищи наши вместе отдыхать под кустами над Волгой - снова стали считаться, видно хмель еще не прошла, - снова побранились и надрались, может статься, кто их знает, что у них тут было., да только конец вышел из плохих плохой, такой, что крещеному человеку к вымолвить страшно.
Степан просыпается на заре - оглядывается кругом: он один; вокруг по косогору кусты, над головою по горе пролегает почтовая дорога, и тройка пронеслась с колокольчиком - пыль за вею разостлалась, - и все замолкло; у ног раздольная Волга, широкая, глубокая, тихая, как зеркало, - а товарища нет.
Стало обдавать Степана из-за плеч попеременно то варом, то студеной водой - начал он вспоминать что-то недоброе, - глянул себе под ноги на траву, увидел кровь и вдруг вспомнил все, будто молния осветила перед в"м потемки страшней прошлой ночи. Степан зарыдал, закрыл лицо руками и долга сидел так, охал и стонал, как тяжко больной.
- Суди меня бог и государь" - сказал о" наконец, - видно, по грехам моим в земля меня не снесет больше; за что я сгубил Гришку сердечного? Черноморец ну, тому туда и дорога, прости господи: он на мою голову посягал; а этот чем виноват? Хмель ошибла его, как и меня, вот и все; а сколько раз подносил он мне, как товарищу, за последнюю гривну свою? Ох, тяжело, не снесу я этого греха? Не слушал я дедовского заклятия; знать, рассудил меня с ним господь: вот оно когда пришло неизбывное горе - не роди, мать сыра земля, пропащий я человек!
Степан встал, положил еще на прощанье земной, поклон и поцеловал под собою мать сыру землю; перекрестился и взмолился в слезах: "Гриша, не попомни ты мне хоть на том свете греха моего", и пошел в город.
Натощак, как был, - не до еды ему теперь стало - явился Степан в земский суд. Рано, говорят, еще никого нет. Степан сел у ворот, где было человек с десяток разных просителей, и стал дожидаться. "Мое не уйдет от меня, - подумал он, - вот эти бедняки стоят всякий за своей нуждой, всякий добивается чего-нибудь, ищет за неправду, за обиду, а я ищу на себя. Суди бог и государь, а уж прощай, свет белый, родимая сторонушка, не видать меня тебе! Вот отец сердечный прочил за меня Марью, Машку Сошникову, - вот тебе и жених! Девка она хоть куда, нечего сказать, да уж я ей не под стать. Ах ты, головушка моя бедная, в омут какой усадила! Правду, видно, дед родимый сказывал, что коли пить не бросишь, Степан, так господь попутает тебя, покарает и наживешь ты себе горе неизбывное! Ох, оно и есть, оно и привалило теперь, неизбывное, вековечное, даже до представления света!"
