Предатели - Дэвид Безмозгис
В обеих газетах на первой полосе, помимо «оскандалившегося Котлера», была новость о том, что кнессет проголосовал за уход из поселений[3]. Все произошло ожидаемо: коалиция премьер-министра восполнила лакуны и добилась минимального перевеса голосов. Котлер, не желая проходить по спискам как просто воздержавшийся, проголосовал накануне, незадолго до своего постыдного бегства. «А-Арец» упомянула его в списке видных оппонентов, назвав самым значительным отступником из числа членов кабинета премьер-министра. Далее неизбежно следовали высказывания представителей различных фракций. Все те же голоса, все те же песни. Премьер-министр ссылается на необходимость иметь такие границы, которые мы можем защитить, и на благополучие Государства Израиль. Начальник штаба рапортует о железной дисциплине в армии. Левые ликуют. Правые возмущаются. Американцы аплодируют. Поселенцы угрожают неповиновением вплоть до кровопролития. А палестинцы выражают протест.
Гвалт этот будет продолжаться до тех пор, пока операция не состоится. Что произойдет потом, никто не знал. По мнению Котлера, ничего хорошего. Вопрос лишь в том, насколько все будет плохо.
Лиора тронула его за плечо. На экране ее компьютера открылась колонка одной из израильских русских газет. Все с той же зернистой фотографией из аэропорта.
— Хоть кто-то нашелся, кто сложил один и один, — сказала Лиора.
Этим «кем-то» оказалась Хава Марголис, его старая приятельница, а ныне враг, бывшая предводительница московских сионистов, суровая, аскетичная Крупская их движения. Она свидетельствовала против него на иерусалимском процессе, а потом пыталась его сковырнуть, но здесь она говорила то, что сказал бы любой разумный человек: со стороны премьер-министра было цинично разрушить семью человека только за то, что он не прогнулся и пошел против его политической воли. Этот поступок замарал премьер-министра куда больше, чем Котлера, тем более что в итоге политическая цель не была достигнута. И даже люди, как и она, давно разочаровавшиеся в Котлере, хотят не злорадствовать по поводу его унижения, а задуматься над тем, что за подлая душонка у человека, который управляет их страной. Потом она, как того требовала профессиональная журналистская этика, прибавила, что обвинения ее против премьер-министра пока голословны, ибо не найдены доказательства, что эти порочащие снимки были анонимно слиты прессе с его ведома. Но, как ей кажется, поверить, будто премьер-министр тут ни при чем, способен лишь запредельно наивный ребенок. А лично она ни одного такого не встречала во всем Государстве Израиль.
Котлер понимал, что никаких свидетельств не найдут. Премьер-министр был кто угодно, только не дурак. Вряд ли пресса сумеет отыскать даже следы того, кто с ним беседовал. Котлер знал агентов службы безопасности и шпионов, причем в количестве сверх положенного, и среди них, как и везде, попадались и балбесы, и настоящие спецы. Но человек, который представился Амноном и назначил ему встречу, был матерым профессионалом.
Два дня назад этот Амнон позвонил ему на мобильный — на личный номер, в обход персонала. Как он раздобыл этот номер, объяснить не потрудился. Спросил, не встретится ли Котлер с ним вечером в парке у Музея Израиля, чтобы обсудить вопрос, имеющий далеко идущие последствия не только для страны, но и для личной жизни самого Котлера. Наказал прийти одному.
— Не бойтесь, — сказал этот человек. — В плане физической безопасности вам ничего не угрожает.
Зато угрожает в каком-то другом плане — такой вот намек.
Котлер отчасти подозревал, в чем тут дело. Последние несколько недель он критиковал решения премьер-министра о выводе всех еврейских поселений. Сначала Котлер делал это сугубо кулуарно. Из политических соображений они — он и премьер-министр — в большинстве случаев выступали единым фронтом. Котлер предоставил в распоряжение премьер-министра восемь мандатов, полученных русской партией иммигрантов на последних выборах, и это позволило премьер-министру сформировать правящую коалицию. Взамен Котлеру достался министерский портфель, а заодно прилагающиеся к нему статус и влияние. К этому добавлялось уважение, которое по старой памяти к нему испытывали как к герою-сионисту прежних времен, хотя политика быстро сбивала спесь — со всех без разбору. В общем, когда премьер-министр остался глух к его возражениям, Котлер открыто заявил о своем несогласии — сначала в кнессете, а затем в «Нью-Йорк таймc», в разделе политических комментариев, где пообещал подать в отставку, если премьер-министр осуществит свой план. После этого начался обычный прессинг. На его приемную обрушился шквал гневных звонков и писем. Премьер-министр стал подсылать своих приспешников — сначала с пряником, потом с кнутом. Все это было вполне в рамках того, что в Израиле считается нормальным ходом политической жизни: даже в лучшие времена никто ни с кем не миндальничает. Но привлечь такого человека, как Амнон, — это было уже за гранью.
И все равно Котлер бестрепетно согласился на встречу. Не из любопытства и не из страха, а потому, что по опыту знал: с людьми вроде Амнона иначе нельзя. Таких надо встречать лицом к лицу, глядя прямо в глаза. Иначе они решат, что у них над тобой власть.
На встречу с Амноном Котлер отправился в восемь вечера, едва опустились сумерки. Деревья отбрасывали длинные ломкие тени. Через парк струился редкий поток людей — простые иерусалимцы, радующиеся спавшей жаре, и последние посетители музея. Котлер шел по дорожке, лишь изредка бросая взгляд по сторонам. Ничто в его облике не выдавало напряжения. Да он его и не испытывал. Его охватило знакомое ощущение, что все идет как должно. Что перед ним цель и надо двигаться вперед. Всего пятнадцать минут назад он закончил ужинать, встал из-за стола и, поцеловав жену и дочь, вышел из дома.
В назначенном месте Котлера ждал громила лет под пятьдесят. Темные волосы стрижены ежиком, солнцезащитные очки. Желтая футболка-поло плотно
