Библиотекарист - Патрик де Витт
В ночь перед вторым чтением спал он плохо и на тридцать минут раньше нужного прибыл в Центр, где в Большой комнате уборщик расставлял стулья и снова что-то там бормотал. Боб стоял на трибуне, готовясь к выступлению; Мария подошла и спросила, можно ли ей взглянуть, что он в этот раз выбрал. Он пододвинул к ней стопку, и она полистала книжки одну за другой.
– Эта ваша фамилия, Комет, она что, русская? – спросила она.
– Нет.
– Но все эти книги написаны русскими!
– Так и есть.
Она вернула стопку Бобу.
– А вы читаете книги, которые написали нерусские?
– Конечно, – сказал он. – Я просто подумал, что людям может быть интересно доискаться до точки, где культуры перекликаются, и выявить политические взгляды, выраженные окольно.
– Ну, может, и так, – сказала Мария.
Очевидно, она считала, что его опять ждет провал, однако пожелала удачи и удалилась.
Люди понемногу стекались; народу пришло поменьше, чем в прошлый раз. Боб начал с заявления, которое выучил наизусть.
– Зачем вообще читать? Зачем кто-то вообще это делает? Зачем это делаю я? Разумеется, тут есть желание уйти от действительности, для которого жизнь дает полно оснований, и чтение, разумеется, утешает. Но, кроме того, чтение – это еще и способ примириться со случайностью нашего бытия. Читая книгу, плод наблюдательного, сочувствующего ума, мы вглядываемся в человеческую природу со всеми ее удивительными особенностями и говорим себе: “Да, сущая правда, только я не знал, как это выразить”. Так образуется братство: мы понимаем, что не одиноки. Иногда голос автора знаком нам с самой первой страницы, с первого же абзаца, даже если автор жил в другом столетии и в другой стране. – Боб поднял свою стопку русских. – Чем объяснить это чувство родства? Я искренне верю, что в наших лучших проявлениях мы едины, мы связаны неким звеном, некими узами. Жизнь, проведенная мною за чтением, подтверждает это. Этим чувством, этим чудом я хочу поделиться сегодня с вами. Я прочту выдержки из русского канона. Мы начнем с Гоголя – выбор очевидный, но очевидный не просто так. Язык, может быть, чуточку слишком литературный, но эмоциональная составляющая, я думаю, злободневна как никогда.
Боб начал с “Шинели”. Он читал чистым, жизнерадостным голосом, с верой в скрытую красоту и суровый комизм произведения. Он знал, что сумел бы достучаться до этих людей, если б только они отдались словам, но не успел он дочесть до середины, как слушатели принялись ерзать. Вскоре они встряхнулись, начали приходить в себя, а потом и вовсе встали и разошлись. К тому времени, как Боб закончил рассказ, в комнате оставались только Чирп и вечно бормочущий уборщик, который уже принялся уныло складывать стулья. Когда бормотание сделалось различимым, Боб узнал, что это его, Боба, уборщик винит в том, что считает лишней работой. Боб запретил себе извиняться; он собрал свои книги и по дороге к двери задержался, чтобы подойти к Чирп, которая, как он теперь увидел, крепко спала. Солнцезащитные очки сидели у нее на носу криво, он их поправил.
Он прошел мимо длинного стола в Большой комнате, за которым сидели люди, только что ушедшие с его чтения, бок о бок под тихо жужжащими люминесцентными лампами; кто болтал, кто не болтал, кто разгадывал кроссворд или судоку, кто безопасными ножницами кромсал цветную бумагу.
Боб пошел попрощаться с Марией, но увидел через дверь, что она снова разговаривает по телефону. Он постоял немного, а потом взял и ушел. Он чувствовал злость, что было совсем не свойственно Бобу, и даже поймал себя на том, что жалеет, что вообще пришел в Центр. Начался дождь, он, морщась от капель, спрятал книги под пальто. Отпирая входную дверь, услышал телефонный звонок. Свет в кухне не горел; в сумраке дня там царили чистота и порядок. Он положил книги на столешницу, снял трубку настенного телефона и сказал в нее: “Алло”.
Это была Мария.
– Что случилось?
– Ничего не случилось. Вы оказались правы, и я ушел.
– Но вы не сказали мне, что уходите.
– Вы говорили по телефону.
– Ну, минутку бы подождали.
– Я несколько минуток прождал.
– Вы что, дуетесь? – спросила Мария.
– Да, есть такое.
– Что ж, не могу сказать, что вы этого не заслужили, и после того, как я положу трубку, можете дуться, пока не лопнете, а пока, будьте добры, повремените немного, ладно? Потому что у меня есть идея. Вы меня выслушаете?
– Я уже слушаю.
– Я хотела бы предложить, чтобы вы и дальше приходили сюда, но без книг.
– Приходить без книг?
– Да, оставьте книги дома, Боб.
– И что же я буду делать?
– Только одно: быть здесь.
– Быть там и делать что?
– Быть здесь, быть рядом. Те, о ком мы заботимся в Центре, в большинстве своем на все махнули рукой, все пустили на самотек. Есть такие, кто принимает свое состояние как должное или совсем его не осознает; но есть и такие, кто сбит с толку, кого это тревожит и даже, бывает, злит. Вы же из тех, кто крепко держит штурвал, и, я думаю, ваше присутствие пойдет на пользу. Я вот только что говорила по телефону с фокусником, который хочет устроить для нас представление со всякими трюками, иллюзиями и прочей ловкостью рук. Половина людей в Центре, кто больше, кто меньше, страдает старческим слабоумием. Мир в целом и без того уже ловкий трюк, и в мою задачу не входит лишний раз ткнуть их носом в то, как он ненадежен. Вот тут-то, на мой взгляд, в дело входите вы.
Она стала уговаривать Боба, чтобы он навестил их на следующей неделе, но он изобразил холодность, заявил, что ему нужно подумать, и повесил трубку. По правде сказать, его тронуло то, как оценивает его характер Мария. Предназначение, которому Боб следовал в своей профессиональной жизни, было отставлено, когда он вышел на пенсию, но теперь, снова востребованная, эта часть его личности ожила. Утром он позвонил Марии, чтобы согласовать расписание, и в назначенный день безо всяких книг, как и было предписано, прибыл в Центр.
* * *
Однако, что ему делать, он толком так и не уразумел.
– Просто пройдитесь туда и сюда, – сказала ему Мария. – Спросите кого-нибудь, как его зовут, сами представьтесь. Это как коктейльная вечеринка, но без коктейлей.
Она дружески подтолкнула его в сторону Большой комнаты, и он обошел длинный стол, приветственно махая каждому, кто попадался ему на глаза, в надежде получить приглашение задержаться. Но никто не выказывал намерения с ним заговорить, и он шел и
