Восьмой поверенный - Ренато Баретич
— Кто?
— «Аделина», этот катер. Гаэтона.
— А!
Они помолчали несколько секунд, потом Синиша решил дипломатично начать:
— Могу я задать вам один вопрос, возможно, немного личного характера? Так сказать, не в бровь, а в глаз.
— Конечно, задавайте, пожалуйста! — улыбаясь, с готовностью откликнулся Тонино.
— Как бы это сказать, чтобы вас, не знаю, не обидеть.
— Боже, к чему это все? Спрашивайте! В конце концов, вы — власть, разве не так?
Синиша посерьезнел. Вот быдло далматинское, сразу провоцирует.
— Хотя ладно, прошу прощения, наверное, еще все-таки слишком рано. Скажите, сколько еще до Третича?
Тонино посмотрел на часы, висящие на стене. Время было где-то час дня с небольшим, но часы показывали десять минут восьмого. При этом они не стояли: секундная стрелка методично отсчитывала секунды какого-то своего личного часового пояса.
— Ну, если с морем и погодой не произойдет серьезных перемен, то… думаю, часа четыре, не больше.
— Сколь… Чет… Четыре!? — вскрикнул Синиша.
— К сожалению, это так. Третич находится не за ближайшим углом, да и «Аделина» уже не в цвете молодости. Зато она непотопляемая. Не волнуйтесь, время быстро пролетит.
— Четыре часа… Четыре часа от чего, от Вторича?! Скажите, вы когда-нибудь интересовались, почему им там, в Загребе, так важно, чтобы в этих глубочайших, простите, ебенях появилась местная власть?
— Боюсь, господин поверенный, что именно с этим вопросом вы будете чаще всего сталкиваться в ближайшее время…
— Слушайте, Тонино… Можем перейти на ты? Отлично. Так вот, я все-таки задам тебе тот вопрос, который хотел. Можно?
— Разумеется.
— О’кей, э-э-э… Спрашиваю: где ты научился так говорить? В смысле, я бывал на наших островах, слышал три сотни диалектов, два или три из них даже понимаю. Плюс я слышал, хоть и немного, как говорили те на пароме…
— А, это первичане и вторичане…
— Да неважно. Кто бы они ни были, они говорят на каком-то диалекте, каком-то своем наречии, не знаю. А ты… блин, ты выражаешься как какой-нибудь министр! Что, на Третиче все так разговаривают?
— Я стараюсь. Ведь человеку всю жизнь пристало трудиться, — ответил Тонино, страшно гордясь тем, что он так чисто и правильно говорит на литературном хорватском языке.
— А у остальных… с этим как?
— Ну как тебе сказать… Я более чем уверен, что тебе понадобится переводчик. Я бы даже сказал, он будет просто необходим.
Неожиданное предложение повисло в воздухе, под потолком каюты, и закачалось в неправильном ритме высоких морских волн. Синиша представил себе на секунду лицо премьера, сморщившееся над телеграммой: «СРОЧНО НУЖЕН ПЕРЕВОДЧИК ТРЕТИЧСКОГО ТЧК БЕЗ ГОНОРАРА НЕ СТАНЕТ ТЧК ПОВЕРЕННЫЙ СИНИША». Вот это был бы номер! «Ничего, я их заставлю говорить, никому не позволю вешать мне лапшу на уши, — решил Синиша. — Они мне все наизусть закон о выборах читать будут!»
— О гонораре не беспокойся, — прервал ход его мыслей Тонино. — Соответствующие договоренности были достигнуты еще при третьем поверенном. Каждый месяц на мой счет приходит фиксированная сумма. Не бог весть что, но тем не менее. И хотя уже давно не было поверенных, правительство продолжает мне регулярно высылать деньги сюда, на Вторич. Даже если ты откажешься от моего предложения, гонорар все равно будет приходить еще какое-то время.
— А ты этот третичский диалект знаешь в совершенстве?
— Цьто думать, я ж соам трецицьуон! Отец муой трецицьуон, анке мати моя была, покуойна. Тут я родиусе, тут я танта вита! — оттарабанил на одном дыхании Тонино, а его широкая улыбка была как бы восклицательным знаком в конце фразы. Вдруг он резко поднялся, натянул плащ и вышел на корму. Некоторое время он смотрел прямо по курсу, затем ослабил узел на канате, слегка повернул штурвал вправо и вновь привязал его. Синиша сидел в задумчивости. В этот момент его задание, это страшное наказание за неосторожность и греховный помысел, представилось ему в довольно сносном свете. И этот тяжелый южный ветер, и этот странный остров, и Тонино, которому «пристало трудиться», и вся эта история вдруг приняли бледные очертания увлекательной авантюры, в которой не каждому дано поучаствовать. Да, все это, пожалуй, даже здорово! Он вспомнил о бутылке пива в кармане и вытащил ее на стол. Тонино как раз возвращался в каюту.
— Это тебе, вероятно, дали на пароме, да?
— Да, — подтвердил Синиша, посмотрев на Тонино с вопросительной улыбкой. — Пополам?
— Благодарю от всего сердца, но я не буду. Да и тебе не советую.
— Ё-моё! Ты что, трезвенник? Пивоненавистник?
— Нет-нет, совсем наоборот! Но то, что тебе дали — это не пиво. Это проклятие.
— Чего?!?
— А несчастная Тонкица, конечно же, не сказав ни слова, подарила тебе четки, так?
Синиша испуганно молчал.
— Они со всеми это проворачивают, с каждым поверенным. И после этого все терпят на Третиче крах. Если не личный, то, по крайней мере, в плане политической карьеры. Ты знаешь хотя бы одного своего предшественника, который вернулся к полноценной жизни в обществе? Занялся политикой, искусством, спортом, хоть чем-то? Разумеется, не знаешь, ведь все они прокляты! Даже этот…
Тонино внезапно замолчал, как будто сказал что-то лишнее. Синиша продолжал таращиться на него со слегка отвисшей челюстью.
— С твоего позволения и, поверь, для твоего и моего блага, я бы прямо сейчас бросил за борт и пиво, и четки. Можно?
Синиша попытался мыслить быстро и трезво. Он усиленно концентрировался на ситуации, стараясь найти ей логичное объяснение, и поэтому сам удивился, когда его рука достала из кармана четки, положила на стол и медленно пододвинула их Тонино.
— Спасибо за доверие! — обрадовался Тонино. — Правда, большое спасибо! Спасибо! — повторял он, пока надевал плащ. Потом он взял пиво вместе с четками и мигом оказался на корме. Сквозь шум дождя, ветра и волн, а также вторившее ему в унисон тарахтение мотора Синиша услышал лишь «диавоал… геенна… и нихто… проклиатый… аминь!». Потом увидел, как Тонино обмотал четки вокруг бутылки и бросил их далеко в море. Напоследок правой рукой он сотворил в воздухе над морем большой крест.
— Вот ты и очистился, — радостно воскликнул Тонино, возвращаясь в каюту. — А еще теперь ты готов к настоящему трецицьуонскому пиву!
Он поднял крышку лавки, на которой только что сидел. Внутри оказался ящик, в котором лежала туго связанная пачка еженедельных газет, а рядом с ней — десять аккуратно сложенных банок австралийского пива «Фостер’с». Тонино достал две банки и, стоя у открытой лавки, протянул одну Синише. Он взял ее и открыл, не сводя глаз со связки газет. Сверху лежал номер «Глобуса» за прошлую неделю, на обложке
