Мой муж Одиссей Лаэртид - Олег Ивик
...Я помню, в белом пеплосе с золотыми застежками я стояла на пороге рядом со своим молодым мужем Одиссеем Лаэртидом, тоже одетым во все белое, и дождь из ячменя сыпался на наши головы. Был полдень, мы только что сошли с корабля и поднялись вверх по горе, по крутой дороге, петляющей между цветущими миртами. Одиссей сорвал душистую ветку и воткнул мне в волосы. Посыльный — вестник Одиссея Еврибат опередил нас, и все уже было готово к торжественной встрече. Рабыни смеялись и пригоршнями кидали зерно. Сзади, во дворе, нарастал гул голосов — жители ближайшего города сбегались посмотреть на молодых. К ночи здесь соберется вся Итака...
Ветер пахнул морем, и гиацинты благоухали на весь остров. Одиссей сжимал мою руку — у него были сильные пальцы, холодные, несмотря на то что мы недавно поднялись вверх по крутому, залитому солнцем склону. Прикосновение этих пальцев холодило сердце, и тело становилось легким и чистым, как после купания в горном источнике. Море внизу горело так, что на него больно было смотреть. А впереди, в полутемном мегароне, стояли взволнованные и торжественные Лаэрт и Антиклея. За их спинами полыхал огонь в гигантском очаге. Золотом горели висящие на стенах доспехи, горели наконечники копий, прислоненных к колоннам. Антиклея вытерла слезы, потом обняла нас по очереди. От нее как-то по-домашнему пахло дымом и свежими лепешками, и я подумала, что буду любить ее. Любить было так легко — так же легко, как вдыхать морской ветер, напоенный ароматом миртов и гиацинтов, как сжимать холодные сильные пальцы своего будущего мужа...
Какая табличка сможет рассказать об этом дне? Какие знаки на глине расскажут о том, как шелестел ячмень, сбегая с наших голов на каменный пол, и в каждом зернышке было обещание счастья...
...Жертвоприношение на берегу подошло к концу — тридцать быков были зарезаны и съедены во славу богов и новобрачных — и мужчины вернулись во дворец. В пиршественной зале и во дворе рабыни заканчивали накрывать столы. Я вышла из ванны, Евриклея облачила меня в белый пеплос и надела на шею тяжелое золотое ожерелье — свадебный подарок свекрови. Я взяла у нее из рук зеркало и снова воткнула в волосы цветущую веточку мирта — она была такой свежей, как будто Одиссей только сейчас сорвал ее.
Я входила в мегарон, и свет бесчисленных факелов сиял в моих глазах, моих волосах и моих ожерельях. О, никогда я не была такой ослепительно красивой, такой сияющей, как в тот миг. Кто-то едва тронул пальцами струны форминги, и нежные звуки прошелестели над залой. Одиссей улыбался мне навстречу... Между нами внезапно выросла Антиклея:
— Дитя мое, я отведу тебя в спальню. Молодой женщине не место среди пирующих мужчин.
Я не сразу поняла.
— Но это же моя свадьба... Мой муж ждет меня...
— Ты неправильно поняла его. Ты же не хочешь быть единственной женщиной на этом пиру.
Я стояла в растерянности. Неужели я должна повернуться и уйти? Я так старалась, чтобы понравиться всем, так хотела, чтобы Одиссей мог гордиться мною... Зачем же тогда я так красива сегодня? Зачем так безумствовали море и солнце, и мирты цвели, как в первый раз, и гиацинты... Зачем так пахнет жареным мясом и вином, зачем так веселы лица у рабынь, разливающих вино по кратерам? А ведь совсем недавно мне казалось, что весь этот прекрасный мир: и земля, и море, и омывающий их океан, и медное небо, под которым плещется сияющий эфир, — все это сотворено для меня. А теперь выяснилось, что даже столы, накрытые в скромном мегароне, и горящие на стенах факелы, и аэд, настраивающий формингу в углу, — даже это приготовлено для других...
— А ты, Антиклея, разве ты не останешься? Ведь некоторые женщины, я знаю, сидят с мужчинами... Ну или хотя бы прядут у очага... Я помню, Клитемнестра принимала гостей вместе с Агамемноном. И Елена всегда...
Антиклея изменилась в лице:
— Ты хочешь кончить так, как Елена?
Все разговоры в мегароне смолкли, все взоры обратились на меня. Я увидела, как исчезла улыбка на губах моего мужа, как он гневно хмурит брови. Он гневается на мать? О нет, я не хочу в первый же день стать причиной раздора. Я повернулась и пошла прочь из залы. У меня за спиной слышалось шушуканье гостей, и я резко выпрямила плечи. Я никого из них не знаю, и мне все равно, что они говорят. Сзади раздались шаги — кто-то поднимался по лестнице вслед за мной. Одиссей. Он нагнал меня в узком коридоре, ведущем в спальни. Я могла быть гордой перед чужими, но, когда он схватил меня за руку, я почувствовала, как глаза наполняются слезами, и попыталась отвернуться. Он грубо дернул меня к себе.
— Запомни, если ты еще раз посмеешь пререкаться с моей матерью, тем более при посторонних, ты можешь отправляться обратно к себе в Спарту.
— Но Одиссей... Я же только хотела...
— Мне все равно, чего ты хотела. Моя жена не должна давать пищу для пересудов. Сам я не возражал бы, если бы ты сидела у очага и пряла, и даже принимала участие в разговоре. Но если моя мать против, ты не смеешь спорить. Ты ни с кем в этом доме не смеешь спорить. Моя жена должна быть лучшей из жен. А если уж боги не послали мне этого счастья, ее по крайней мере должны считать таковой. Ты все поняла?
— Да.
— Иди к себе в спальню и ложись спать. — Он внезапно смягчился, протянул руку и вытер слезы на моих щеках. — Ну, не плачь. Жена Одиссея не должна плакать. Все будет хорошо.
— Я не плачу... — Я развернулась и пошла в спальню. Слезы высохли сами — он не должен видеть меня плачущей.
Потом я много думала об этом дне: Одиссей конечно же был прав. Если мой муж придает такое большое значение тому, что скажут люди, я, его жена, должна быть безупречна в глазах окружающих... И все-таки, когда я вспоминаю свое прекрасное счастливое лицо в серебряном зеркале, аромат мирта и
