Оп Олооп - Хуан Филлой
Пока он переодевался, его мозг по неизбывной привычке снова начал размышлять. Он квалифицировал утренние злоключения как временный сбой мыслительной деятельности. И, чувствуя себя в осаде извне, под действием сложившихся обстоятельств, и под угрозой изнутри со стороны неподдающихся пониманию сил, решил кокетливо притвориться, что ничего не произошло, обмануть метафизическое зеркало.
Какая глупость! Можно контролировать разум, когнитивную функцию, мораль, все то, что человек получил или унаследовал от других людей, с которыми имел дело на протяжении своей жизни, но нельзя установить арифметический контроль над исключительно биологической составляющей своего вида. Что за абсурдное стремление достичь величия, направив волю и энергию на то, чтобы ежедневно превозмогать себя! Что за глупая страсть игнорировать все метания и позывы плоти и земные страсти! Что за нездоровое желание быть императором царства порядка, где нет места капризам и сбоям!
Чтобы справиться с катастрофой, Оп Олооп попытался провести психоаналитическую ревизию. Подойти к делу спокойно и ответственно, используя метод. Но, увы, метод оказался бессилен против запутанной стратегии случая. Пока метод управляет всеми духовными токами и жестко подавляет ненужные порывы и намерения, случай выводит реки духа из берегов, наполняя их водами тоски, ненависти или злости, захлестывая человека, заставляя его захлебнуться. И, не увидев ни берега, ни края своего «я», великолепный пловец ощутил глубокую горечь и предательскую усталость.
Невелика заслуга стать самодержцем своих поступков во внешнем мире и лежащих в их основе психических механизмов во внутреннем, если в момент опасности все твои усилия разбиваются вдребезги, споткнувшись об инстинкты.
Его могучая мысль, задушившая в себе первородный грех, саму возможность ошибки, стремление к подражанию и силлогизмам; его железная самодисциплина, обуздавшая все материальное, подчинившая плоть и покорившая кровь, были повержены, уступив простому образу, образу женщины!
11.45
На часах было без четверти двенадцать.
Оп Олооп смотрел на себя изнутри и видел жалкое раздавленное чудовище. Часы трижды пробили по два раза. Механически и бездумно одевшись, он собрался, взял перчатки, шляпу и трость. И вышел.
Банщики поджидали его в нетерпеливом ожидании чаевых, изображая кипучую деятельность.
Скупыми математически выверенными движениями, точно так же, как и в прошлые разы на протяжении уже целого ряда лет, статистик вручил каждому из четверых по тридцать пять центаво монетами по двадцать, десять и пять.
Банщики пробормотали «спасибо» и перемигнулись.
Он платил чаевые всегда. По тридцать пять центаво на человека монетами по двадцать, десять и пять. Рутина затягивает. Она паразитирует на человеке, множится в его делах, как лобковые вши в паху. И только сумасшествие или жар могут избавить от них.
Он исполнился многозначительности. Его кожа после бани приобрела яблочный оттенок. У него был вид человека, готового поведать какую-то тайну.
— Подойдите, — таинственно поманил он банщиков.
Их насторожила столь быстрая смена настроения. Но они полагали, что «приступ» уже прошел. И приблизились к нему.
— Я дам вам полезный совет. Но будьте осторожны! Мой рот вмещает молчание пигмея. Так пусть же ваша грудь вместит благоразумие гиганта!
Подошел педикюрщик.
Оп Олооп смерил его взглядом.
Возникла неловкая пауза.
Окружающие переглянулись и медленно покачали головами. И почти одновременно пробормотали, не понимая смысла:
— Мой рот вмещает молчание пигмея… Так пусть же ваша грудь вместит благоразумие гиганта?!.
Недоумение возрастало. И Оп Олооп решил действовать. Соображения репутации требовали стереть дурное впечатление, оставленное его поведением. Он трепетно относился к своему реноме. И знал, что простой люд лучше запоминает отклонения от нормы, чем саму норму. Знал, что мнение плебса разлетается, как пыль, оседая на хрустале славы и делая его мутным. И чтобы очиститься и стереть воспоминания этого утра, он заявил:
— Да, ребята, я дам вам полезный совет. Юридического толка. Муссолини запретил чаевые в тысяча девятьсот двадцатом году. Первого октября тысяча девятьсот тридцатого года то же самое сделал испанский закон. Многие люди, начиная с Рудольфа фон Иеринга, посвятившего чаевым целое психологическое и критическое исследование от тысяча восемьсот восемьдесят второго года, и заканчивая Пьером Мазуаром с его работой «Usage et evolution du pourboire»,[8] написанной в Париже в тысяча девятьсот тридцать первом году, занимались этим вопросом. Я же вынужден следить за ним, как и за многими другими, по роду своей деятельности. Ведь я — статистик, составитель юридической картотеки для академий, семинарий и экспертов!.. Так вот, не позволяйте своему начальнику обманывать вас! Я знаю, что вы зарабатываете всего пятьдесят песо в месяц. Соответственно, ваше жалованье состоит из чаевых. И если завтра с вами что-то случится на работе, вам не следует довольствоваться жалкой компенсацией, рассчитанной на основе вашего официального жалованья, требуйте учитывать клиентское вознаграждение, которым спекулирует ваш наниматель. Это точка зрения, которой придерживаются Саше и вся французская юриспруденция. Не спите! Объединяйтесь! Прожить на пятьдесят песо невозможно. Каждый раз, когда я даю вам 1,40 чаевых, я компенсирую своей щедростью несправедливость вашего начальства. И потому могу призвать вас: объединяйтесь! Создайте бюро учета чаевых в каждом заведении, в каждом городе, в каждой стране. Не спите! Учредите Интернационал чаевых!
Под конец голос Опа Олоопа достиг пророческого пафоса. Затем он сделал прощальный жест. И вышел на улицу.
Оставшиеся озадаченно смотрели ему вслед. Казалось, даже его плоскостопая подпрыгивающая походка стала легче. Не скрылись от них и несвойственные ему говорливость, красноречие и манеры: слова срывались с его губ с необычайным жаром, били из него артезианским ключом. Его цель была благородной: отстоять свою честь. Но он совершил ошибку, не приняв в расчет ограниченность своих слушателей. А ведь стоит забыть про это обстоятельство, и знание превращается в оскорбление. Оп Олооп слишком распустил хвост. Культура неприятна тем, кто влачит свое существование на задворках духа. Даже хорошее расположение вызывает подозрение, когда выходит за установленные рамки. Печальная и глупая ошибка обесценила все его усилия.
Со всех сторон посыпались возгласы:
— Да что за ерунда с ним творится? В жизни не видел его таким.
— «Мой рот вмещает молчание пигмея». Вы это слышали? А что он городил про чаевые?!
— Может, у него мозги расплавились в последней парилке?
— Представляете, он наорал на меня за то, что я смотрел на его ноги. И все, без какой-то другой причины… А я обрабатываю их уже четыре года…
— А мне по барабану. У него паразиты в
