Песнь одного дня. Петля - Якобина Сигурдардоттир
— Как Ингин папа?
— Да, как Ингин папа держит на коленях Инги и Лоулоу, пока мама со Свавой накрывают на стол.
— А Свава там есть?
— Нет, там хозяйкой будет твоя мама и никто не станет ею командовать, кроме хорошего дяди.
— Это Оггин папа?
— Не папа, а просто хороший дядя. Но, может быть, он разрешит Огги звать его папой, если Огги будет пай-мальчиком и перестанет так часто плакать. Огги будет там собирать красивые цветочки и всегда будет веселенький.
— Огги любит ав-ав. И хорошего дядю, и кис-кис, и няню.
— А маму?
— Огги любит маму всегда. — И он сжимает ее шею своими ладошками.
Если бы она могла лежать вот так, закрыв глаза и обняв сына, лежать, отдыхая, в ожидании, пока займется день — там, где растут цветы и Огги может бегать по зеленому лугу за кис-кис и ав-ав. Или отдыхать, как Свава, которая, наигравшись спозаранку с Инги и Лоулоу, отсылает их к Аусе, чтобы та одела их и накормила кашей, а сама дремлет в постели усталая и счастливая. Ауса открывает глаза и встречает серьезный и ясный взгляд сына.
— Мама спит, — говорит он и трогает ее веки. — Мама, расскажи про Оггиного папу и ав-ав.
— Не Оггин папа, а хороший дядя, — поправляет она мальчика.
Ну вот! Старик уже на ногах, ох, проклятый, вечно он поднимается ни свет ни заря. Вообще-то он очень добр к Огги, этот бедняга, а ведь у него так трясутся руки, что он не в состоянии даже поиграть с ребенком. Нехорошо, конечно, так относиться к старикам, но этот несчастный уже всем надоел. Ладно, ничего не поделаешь, пора вставать. Кто-то должен присмотреть, чтобы старик не перебудил весь дом. Ауса тянется к занавеске и поднимает ее. Весело сверкает солнце. Дом открывает один глаз навстречу новому дню.
* * *
— Ты меня слышишь? — жена приподнимается на постели и с тревогой смотрит на мужа, на его спину, на затылок — муж сидит на краю кровати и надевает носки. — Ты поговорил вчера с врачом? — снова спрашивает она, так как он зевает, не обращая на нее внимания.
— Забыл, — отвечает он, натягивая брюки.
Жена откидывается на подушку, ее красивый рот кривится от негодования.
— Можно подумать, что ты сам в этом нисколько не заинтересован, — говорит она.
— Я ведь уже звонил в дом для престарелых, — говорит муж, как бы извиняясь, и застегивает ремень.
— Ну и что, есть надежда получить там место в скором времени?
Муж качает головой.
— Сказали, что этот вопрос будет решаться тогда, когда место освободится. У них много желающих.
— Надо что-то придумать. У меня нервы уже не выдерживают. А что я буду делать без Аусы?
— Уже решено, что она от нас уходит?
— Ты думаешь, в деревне трудно получить место? Там всегда готовы принять девушку с ребенком.
— Но ведь она еще не дала окончательного ответа.
— Да, потому что у нее еще есть время для выбора. Но ведь это не вечно. К концу месяца у нас все должно быть решено. Если ты не можешь нанять служанку, придумай выход. Долго я так не выдержу.
— Тише! Разбудишь детей! — шепчет муж.
— Я разбужу? Как будто в доме можно спать, когда он все утро топчется по коридору и ванной, стуча своей палкой. И мочится мимо унитаза. Аусе приходится по нескольку раз в день мыть за ним пол. Мало этого, он мне всю гостиную загадил своим табаком, он там всегда слушает приемник. Знаешь, что мне вчера сказала Дудди, когда она встала с кресла и увидела, во что превратилась ее белая юбка?
— Мне наплевать на то, что говорит Дудди, — бормочет муж.
— Йоун, как ты можешь! — говорит жена чрезвычайно серьезно. — Дудди прекрасная хозяйка. У нее дома все тип-топ. Она говорит, что просто не понимает, как я могу выдержать, что он живет у нас, а не в доме для престарелых. Да еще занимает отдельную комнату. Она говорит, что ты не должен взваливать на меня такую обузу. Я бы непременно сошла с ума, сказала она.
— Свава, но ты же не Дудди! И ты прекрасно знаешь, что твоя Дудди слегка чокнутая.
— Йоун! — восклицает жена, приподнявшись. — Что это значит? Чем она тебе не угодила? Она…
— Я… я только хотел сказать, что ты совсем не такая, как Дудди… Ты здоровая, терпеливая, тактичная женщина, — торопливо оправдывается муж.
Жена откидывается на подушки, легкая безотчетная улыбка порхает по ее лицу.
— Господи, какой ты глупый! Считаешь, будто я лучше других женщин только потому, что я ради тебя пытаюсь набраться терпения. А не хочешь понять, как мне тяжело. Ты целый день торчишь у себя в мастерской. Я просто не могу понять, зачем тебе сидеть там весь день. Неужели рабочие без тебя не обойдутся? Если бы ты побольше бывал дома, ты успевал бы помочь мне, хотя бы с детьми. Когда Ауса уедет, просто не знаю, как я одна управлюсь с больным стариком, двумя детьми и этой огромной квартирой.
— Конечно, я буду тебе помогать. Стирать будет прачка, присматривать за детьми наймем девушку. А если в ближайшее время у нас появится автомобиль, тогда все будет значительно проще. Кроме того, у тебя есть превосходная стиральная машина, холодильник, кухонный комбайн…
— Господи, зачем ты все перечисляешь? Как будто это не само собой разумеется? Не хватает, чтобы ты вспомнил еще и пылесос!
— И не собирался. Конечно, это необходимые вещи, но… Я прекрасно знаю, что тебе тяжело, но я не могу выгнать отца на улицу только потому, что для него, бедняги, нигде нет места. Я понимаю, что он нам в тягость, и делаю все, что могу, чтобы устроить его в богадельню или в больницу. Я очень хочу избавить тебя от него…
— Боже милостивый! Йоун, как ты можешь так грубо говорить о том, кто дал тебе жизнь! — мягко говорит жена. — Я не сказала, что хочу избавиться от него. Неужели ты думаешь, что мы не будем посещать его или допустим, чтобы он хоть в чем-нибудь нуждался? Я пекусь о его же благе — так же как и о нашем, — хочу, чтобы он жил среди таких же людей, как он, и в таком месте, где к нему будут хорошо относиться.
— Я тоже этого хочу, — говорит муж. — Просто я не сумел выразить это так же точно, как ты. Больше я не стану откладывать. Попытаюсь сделать что можно.
