Дьяволы и святые - Жан-Батист Андреа
Фургончик остановился: дорогу завалило щебнем. Один из жандармов вышел и со стонами принялся разгребать камни. Второй включил радио.
Двадцать первое июля тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Позже я узнал, как и весь мир, что было два пятьдесят шесть ночи по Гринвичу. Послышались помехи, а затем — английская речь, которую я понимал, поскольку отец свободно владел этим языком. Голос Нила Армстронга.
«Почва похожа на очень мелкий песок», — переводил французский комментатор.
«Аполлон-11». Прямой эфир на всю планету. Я изучил план полета, даже Ротенбергу о нем рассказал. Отец обещал, что в ту ночь я смогу не ложиться. В ту ночь с помощью сопл и форсажа мы отодвинем грань неизведанного.
— Месье, можете сделать погромче?
— Адъютант, — поправил меня жандарм.
Но он выполнил просьбу: ему было интересно так же, как и мне. Его коллега вернулся в дурном настроении. Склонившись над рулем, он всеми силами старался не угодить в пропасть. На лобовое стекло обрушился потоп, река, через которую прошел Моисей. И буре было плевать на Луну.
«I’m gonna step off the ladder, now». Я вслушивался в английскую речь: «Я спускаюсь по лестнице». Тишина, щелчки. Затем прозвучала фраза, которая развеяла мое одиночество: «That’s one small step for man, — Нил выдержал паузу, задумавшись или делая вид, что размышляет, так как речь была заготовлена заранее, — one giant leap for mankind».
«Маленький шаг для человека…»
Шофер выключил радио.
— Нет!
Я крикнул так, что оба жандарма удивленно посмотрели на меня. Даже Момо проснулся и подпрыгнул.
— Приехали, — объявил водитель. — Все на выход.
Мы мгновенно промокли. Вдалеке где-то за ливнем виднелась дверь. Без здания вокруг — просто бледный прямоугольник в потоке воды. Момо побежал, прикрывая осла. Жандармы заметили, что я не тороплюсь вслед за ними. Вымокший насквозь, озверевший адъютант вернулся, утопая ступнями в грязи.
— Блин, иди вперед! Какого черта ты тут застрял под дождем, как дурак?
Я не мог ответить ему, какого черта я там застрял под дождем, как дурак. Я не мог объяснить ему, что еле сдерживался, не заорать прямо в небо, поверх грозы, не закричать изо всех сил, чтобы спросить у Армстронга, не пересекся ли он случайно возле какого-нибудь кратера с моими родителями и невыносимой сестрой.
Толстяк без шеи, лет пятидесяти, с широко поставленными глазами, отвел нас в здание. Внутри пахло исправлением и брошенными об стену молитвами, которые засохли на месте, так и не исполнившись. Азинус болтался впереди на чемодане Момо. Затхлая вонь игрушки схватила меня за горло, смешавшись с запахом пота и табака нашего проводника. Голова закружилась, я чуть не выдал обратно картошку фри посреди коридора. Поскольку накануне выбило пробки, толстяк освещал путь чем-то вроде брелока-фонарика — смешным приспособлением, едва-едва справляющимся с задачей.
— Ты — сюда, — сказал он Момо. — А ты — туда. И ни звука.
Момо лег, не снимая обуви. Его ступни торчали из короткой кровати.
— А ты чего ждешь? — бросил мне тип. — Потопа? Так он уже наступил. Так что ложись, иначе мы не подружимся.
Фонарик угас, шаги слышались все дальше и дальше. Я отлично помню эту первую ночь по прибытии в «На Границе». Я отлично помню шум, который задаст ритм жизни на целый год: далекие барабаны, заглушенные странным сверхзвуковым «бум», врывающимся в грудь каждые полчаса. Казалось, будто не хватает воздуха. Будто что-то в природе умерло, а мир сдулся, словно воздушный шар. Но стоило задержать дыхание, как все возвращалось в прежнее русло.
Помню, что повернул голову к соседней кровати — пусто. По крайней мере, на ней никого не было. А секундой позже я увидел, что под ней лежит рыжий парень, мой ровесник, с вытянутым, словно амфора, лицом. Он прижал палец к губам: «тс-с-с» — и снова уснул.
«One giant leap for mankind».
Несколько дней спустя Нил Армстронг, Базз Олдрин и тот третий парень, чье имя все забыли — кстати, чаще всего его так и зовут, «третий парень», — вернулись героями. Огромный скачок для человечества — конечно, это круто звучит. Их засыпали конфетти. Трубы ревели, женщины падали в обморок. Американские улыбки, белые зубы, геройские физиономии на задних сиденьях таких длинных кабриолетов, что в них можно было вытянуться во весь рост, а заодно и схлопотать пулю. Обо мне же никто не говорил.
Хотя я заслуживаю часть их славы. Я тоже побывал на Луне двадцать первого июля тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Клянусь. Я побывал на Луне и даже еще дальше — и вернулся. Но всем плевать.
Никого не интересуют маленькие шаги человечества.
~
В наши дни придется спрашивать дорогу. Например, в баре, если он еще открыт. Там вам укажут поворот на выезде из деревни — последней в той долине Пиренеев. Вы проедете несколько высокомерных, равнодушных домов и поймете, что да, дорога ведет дальше. Вы предположите, что она выглядит угрожающе в ночную грозу, что лучше наверх не взбираться, когда идет дождь, и уж точно не соваться туда в пятнадцать лет без родителей.
Если вы любопытны, если вы оказались там неслучайно, то, наверное, обратите внимание: «Как же так, это должно было бросаться в глаза, когда дети спускались в деревню на Рождество или Четырнадцатое июля. Невозможно не заметить эту нищету». А деревенские вам ответят — если, конечно, помнят, если дожили до наших дней: «Нет, мы ничего не видели, дети выглядели довольными в деревне, покупали себе всякое на карманные деньги, все это в прошлом, и вообще, почему вы задаете столько вопросов?»
Примерно десять километров вы проедете по той дороге и упретесь в табличку, на которой еще можно прочесть, несмотря на кислотные дожди и дыры, надпись: «Департаментское управление по вопро…» — в ожидании, что ее полностью поглотит ржавчина. А затем нетронутые слова «На Границе» — ржавчина попробовала их на вкус и выплюнула.
Дорога от таблички настолько неухоженна, что по ней не проедешь. До старого монастыря, который раньше назывался Сен-Мишель-де-Жё, придется идти пешком. Увидев его, вы спросите себя: как они построили его тут, в
