Поэзия кошмаров и ужаса - Владимир Максимович Фриче
Вот почему и творчество эпохи натурального хозяйства, в котором, разумеется, было немало элементов ужаса, звучало скорее благословением жизни, чем безнадежно мрачным проклятием миру.
Ренессанс
Возникновение и крушение торгового капитализма
По мере того, как (приблизительно) с XIV в. европейские общества все более переходили от натурального к денежному хозяйству, жизнь, недавно еще сравнительно спокойная и патриархальная, все более осложнялась, становилась для значительной части классов непосильным бременем.
На первых порах давали себя, правда, чувствовать скорее положительные стороны совершавшейся социально-экономической революции.
Быстро развивалась торговля, принимая мировой характер. Возникали централизованные государства в интересах защиты и развития капитализма. Образовались новые господствующие классы – купеческая буржуазия и группировавшаяся вокруг абсолютных государей придворная знать. Накоплялись огромные богатства, львиная доля которых, естественно, присваивалась командующими группами. Жизнь богатой буржуазии и придворной знати превратилась в светлый праздник роскоши и наслаждения.
Достаточно вспомнить «Декамерон» Боккаччо, достаточно присмотреться к описанной Рабле[18]Телемской обители, этой утопии блеска и радости, на фронтоне которой начертано «Делай что хочешь» («Fais се que voudras»), чтобы получить наглядное представление о царственном образе жизни господствующих классов, об этой феерии, сотканной из физических и духовных наслаждений.
До известной степени в этом вечном празднике участвовали и другие группы общества. Когда город посещал государь или князь, устраивались пышные встречи, публичные зрелища и танцы. Во многих итальянских городах порой в продолжение целого года стоял радостный, праздничный шум и гам.
Вот что говорит, например, Джиованни да Герарди, автор романа «Вилла Альберти», о Флоренции 1389 г.:
«В этот счастливый год город был полон празднеств и веселья. Именитые граждане республики были довольны в виду прочного мира. Для купцов время стояло благоприятное. Так как рабочим и мелкому люду не предстояло особенных налогов, то и они были в прекрасном настроении, тем более что и год был урожайный. Вот почему все охотно собирались попраздновать и повеселиться и часто устраивались роскошные пиры».
И таких «счастливых годов» было немало и не в одной только Флоренции. Рост торговли привел повсюду по необходимости к всесветным путешествиям. Началась эра Великих географических открытий. Горизонт человечества безмерно расширился. Средневековый человек жил еще в тесных и узких пределах общины – для новых поколений вселенная не имела границ. Немецкие купцы-патриции вели за обедом нескончаемые беседы о чужедальних странах, о заморских путешествиях, о чудесах «Калькуттии и Индии». Известный аугсбургский патриций – гуманист Пейтингер оставил нам в своих «Sermones convivales» любопытные образчики таких застольных разговоров.
Новые условия жизни – образование централизованных государств с канцеляриями и двором, возникновение торговых республик, ведших оживленные сношения с близкими и дальними соседями, – вызвали спрос на новые знания, чисто светские. Возникает новая группа – интеллигенция, гуманисты – связанная крепкими нитями общих интересов с господствующими классами. При свете новых знаний меркли старые, детские верования, испарялись темные предрассудки. Казалось, не было границ человеческому уму.
В «Письмах темных людей», в «Похвале глупости» Эразма[19], в романе Рабле о великанах Гаргантюа и Пантагрюэле, покровителях интеллигенции и науки, слышатся сквозь насмешки над отживающей, невежественной стариной безграничная вера в силу знания, радостный гимн образованию, восторг перед новой жизнью, когда «снова мир наполнился богатыми книгохранилищами и великими учеными». (Рабле).
Под влиянием накоплявшегося богатства заметно изменилось и положение женщины господствующих кругов. Из скромной, трудолюбивой хозяйки, ушедшей с головой в свои будничные дела, она превратилась в «эмансипированную» даму, интересовавшуюся наукой, искусством и общественными вопросами. Прежняя мать семейства стала элегантной меценаткой, собиравшей в своем салоне художников, писателей и политиков, прекрасной жрицей любви, украшавшей бившую ключом праздничную жизнь. Этот новый тип женщины из господствующих классов – остроумной, жизнерадостной, образованной, – был потом увековечен Шекспиром в лице Порции, Розалинды, Беатриче.
В итоге всех этих социально-экономических условий, созданных развитием денежного хозяйства, – роста богатств, географических открытий, умственных завоеваний и эмансипации женщины, – сложилось в господствующих классах и связанной с ними интеллигенции бесконечно жизнерадостное настроение, культ земных наслаждений и утех, культ славы, красоты и власти. «Какое счастье жить!» – это восклицание Ульриха фон Гуттена[20], это приветствие новой жизни срывалось тогда с тысяч и тысяч уст.
Над светлым и беззаботным, как юность, миром носился радостный, вольный смех, царственный смех, рвавшийся из груди человечества, освобожденного от невежества и нищеты, ставшего твердой ногой на почве завоеванной и опоэтизированной матери-земли. Так, как смеялись люди этой эпохи, человечество потом уже никогда не смеялось.
Еще на расстоянии многих веков мы слышим явственно тот гомерический хохот, которым пронизан, как лучами солнца, роман Рабле. В поэме Пульчи[21] «Великан Моргайте» («Morgante Maggiore») Маргутте разражается таким смехом, что сердце не выдерживает и – разрывается. Легенда рассказывает, будто Аретино так расхохотался над скабрезным анекдотом, что упал со стула на каменные плиты пола и расшибся до смерти. Пусть в первом случае мы имеем дело с литературным шаржем, во втором с анекдотом – за ними скрывается сама жизнь: очевидно, все верили в возможность такого смеха.
На почве этого жизнерадостного настроения, в атмосфере этого вечного праздника сложились, обслуживая интересы господствующих классов – купеческой буржуазии и придворной знати, – новое искусство и новая литература, проникнутые любовью к земле, преклонением перед красотой и силой.
Их родиной была Италия, где впервые обозначились и окрепли новые социально-экономические условия.
Картины Джорджоне[22] и Тициана, Веронезе[23]и Рафаэля звучали как ликующий гимн свету и красоте, наслаждению и плодородию. Точно на землю спустился Олимп прекрасных небожителей, так засверкал под их кистью мир – бессмертный праздник богов.
И таким же праздничным настроением дышала и итальянская литература этой эпохи.
В новеллах Боккаччо, в поэмах Пульчи и Ариосто[24], в латинских стихах поэтов-гуманистов, в карнавальных песенках Лоренцо Великолепного[25]жизнь развертывается, как безмятежная идиллия, как сон в летнюю ночь, то чарующе-фантастический, то игриво-веселый. В тысяче разных вариаций, в тысяче разнообразных образов и картин звучал все тот же основной лейтмотив эпохи, все тот же призыв к наслаждению и счастью, все тот же гимн юности прекрасной, но быстротечной:
Юность златая
Быстро пройдет,
Завтра, кто знает,
Смерть подойдет.
Пейте же радость
Жадной душой,
Светлую сладость
Жизни земной[26].
В этой возбужденной праздничной обстановке, насыщенной уверенностью и смехом, теряли свой прежний грозный вид старые маски ужаса, лишались
