Хронические любовники земли - Анатолий Субботин
Яблонский очутился во тьме, лишь кое-где разряженной тусклым светом фонарей. Он услышал, как вдали, справа и слева от него родились угрожающие звуки. Справа – более резкий, слева – мягче, едва слышимый, но не менее страшный. Это “ожили” лежащие в торцах здания пила “Дружба” и дрель со сверлом диаметром 20 мм. Они дружно полетели к центру, навстречу друг другу, навстречу своей жертве.
Звуки быстро приближались. Яблонский кинулся по лестнице на второй этаж. Затем на третий. От фонаря к фонарю. Он боялся в темноте не заметить “врагов” и пропустить первый удар, который может статься роковым. Казалось, пила и дрель визжат над самым ухом.
И действительно, орудия казни, как живые и разумные существа, находили кратчайший путь к своей цели. Их задачу облегчало то обстоятельство, что комнаты соединялись не только по горизонтали, но и по вертикали. В потолках и полах зияли широкие дыры. И необязательно было преследователям пользоваться лестничным пролетом.
Яблонский кинулся вправо и чуть не налетел на верещавшую “Дружбу”. Он едва успел спрыгнуть в дыру на второй этаж. Пила нырнула следом. Яблонский увернулся и, профессиональным жестом вальщика схватив “Дружбу” за рога, направил ее что было силы в бетонный пол. Полетели искры, из которых, однако, не возгорелось пламя, так как гореть было нечему. Цепь “Дружбы” начала деформироваться и наконец лопнула. Но уже Яблонский отпустил пилу, закричав от боли. Это подоспевшая дрель впилась ему в левое плечо и раздробила кость. Смахнул смертник здоровой рукой дрель на пол и упал на нее, придавив всей тяжестью тела. В этом положении и отыскала его палач тетя Дуся.
Орудия казни работали, но безвредно для осужденного. Сверло не могло развернуться и вращалось параллельно тела. А пила, лишенная зубов, безуспешно вгрызалась в бок.
Всплакнула тетя Дуся от жалости к молодому телу. Удивлялась тетя Дуся, как это такой тщедушный человек сумел справиться с ее “псами”. Выключила она своих “гончих” и, обняв, повела Яблонского к выходу. Безжизненно свисала его левая рука. Хотелось тете Дусе перевязать руку “малыша” и сделать его своим любовником.
Однако любовь любовью, а служба службой. Нужно было начинать казнь сначала. Только трижды победивший смерть в лице пилы и дрели зарабатывал право на помилование. Но три раза целым из лабиринта не выходил почти никто.
Тетя Дуся велела своим помощникам заменить цепь на пиле и разнести орудия казни по исходным позициям.
И когда за Яблонским вновь захлопнулась дверь лабиринта, когда в ушах его вновь раздалось характерное жужжание, понял он со всей ясностью, что это конец.
И проснулся Яблонский весь в поту. Над ним носились, жужжа, крупнокалиберные мухи.
19. Капюшон и забрало
И снова была осень.
Деревья изменились в лице.
Ветер принял окончательное решение оставить аскетизм и монашество. Он как с цепи сорвался. И так страстно зашептал деревьям слова любви, что те стали раздеваться.
Снова лист дня залили чернила ночи. Казалось, бог в порыве вдохновения взялся за перо, чтобы написать чудесную поэму земли. Да – вот невезение! – неловким жестом опрокинул чернильницу. Опустились у бога руки, вылетела поэма из головы.
Ночь черна. А тень, падающая от ратуши на площадь Благоденствия, еще чернее.
Ландскнехт Пукингейм несет стражу. Бренча доспехами, кружит он по краю площади. Сбоку у него болтается арбалет, в руках у него внушительная алебарда. Редкие тусклые отсветы фонарей выдергивают на миг его усатое и свирепое лицо. И снова ночь спешит набросить на него свое забрало.
Листья слетают Пукингейму на плечи, как погоны. Это осень возводит ландскнехта в маршалы. Но не замечает Пукингейм слетающего на него счастья. Не радуется. Бранится он на чем тьма стоит.
Ему бы сейчас поиграть с приятелями в кости, запивая игру знойным рейнвейном и заедая добрым куском мяса. Или нанести бы ему сейчас визит в публичный салон фрау Воротнигер. А он вместо этого должен сторожить неизвестно что и неизвестно от кого. Видимо, себя от ночного холода. Проклятая служба! Проклятая погода!
А тут еще шляются разные! Вот чего не спится этому монаху-доминиканцу, пересекающему площадь?! Прямо на Пукингейма идет монах. Это ветер. Но на лбу у него не написано. Тем более что лоб его прикрыт капюшоном. И Пукингейм не догадывается, что это ветер. И смиренный монах, подойдя, заводит такую речь:
– Что, служба, небось, скучно? Давай перекинемся в кости. Ставлю 30 гульденов против твоих доспехов.
Обалдел ландскнехт от такой неожиданной со стороны святоши прыти. Однако с ответом не задержался.
– Иди-ка ты, доминиканец, домой, пока цел!
А монах откуда-то из-под полы вынул бутыль с вином.
– На вот, оттай и не стучи зубами.
Не камень Пукингейм – стал таять. Тем более что монах-солнце выстрелил дуплетом. Через двадцать бульканий сидели они на ступенях ратуши и бросали кости. Ландскнехт постепенно снимал доспехи и, ворча, передавал их святоше. Утешало его только то, что на дне бутыли еще продолжалось веселое поблескивание. Когда он проиграл последнюю железяку, он даже обрадовался. Как будто гора с плеч.
И как старые приятели, обнялись они с монахом на прощанье. После чего Пукингейм в одном исподнем, но с неизменной алебардой направился в публичный салон фрау Воротнигер. А бывший монах-ветер, ныне сделавшийся ландскнехтом, облачившись в доспехи, помчался по городским улицам. Но великоват и непривычен оказался ветру железный футляр. Часто падал в нем ветер, производя страшный грохот. Словно тысяча бочек катилась по булыжной мостовой. Ошалело вскакивали перепуганные со сна бюргеры. Носились по комнатам, не находя укромной щели. Думали: это вражеское войско проникло и хозяйничает в городе.
В довершение паники ветер случайно спустил тетиву арбалета. И стрела влетела в окно одного старого скупого рыцаря, который лежал в постели, но не спал, а пересчитывал в уме свои сбереженья. Только он хотел приступить к последней математической операции, как что-то сорвало с его головы ночной колпак и пригвоздило к деревянной стенке кровати. Увидел старик: стрела! Как зарезанный, завопил он: “Караул!” Примечательно, что вторым его словом было не “убивают”, а “грабят”. Из чего нетрудно заметить, чему он отдавал предпочтенье: кошельку или собственной жизни.
А ветер, несмотря на частые паденья и ужасный грохот, и не думал снимать с себя железную банку. Дело в том, что хотел ветер законсервироваться, чтобы прожить долгую и счастливую жизнь.
20. “Арбузное” дело
Такой же ветреной осенней ночью группа злодеев ехала в грузовике грабить магазин.
Моросило. На небе не было ни огонька. На земле – тем более. Только фары машины шныряли по
