Ангел. Бесы. Рассказы - Тамерлан Тадтаев
– Даже не думай…
– Мама, пожалуйста, давай купим, потом требуй с меня что хочешь, я все сделаю!
– И ты наденешь такую рвань? Да я тебя домой не пущу в них!
– Твой размер, бичо, – подмигивает Абрам. – В Америке в таких ходят хиппи, так что бери, пока не увели.
Я беру в руки джинсы, прикидываю:
– Точно мой размер! Сколько?
– Сто рублей, – говорит Абрам.
Я кладу брюки на лавку:
– Они же старые!
– Сколько дашь?
Я хочу сказать «полтинник», но мамы уже рядом нет, а искать ее в толпе бесполезно, поэтому я предлагаю двадцатку.
– Ты чего, бичо, это настоящие американские джинсы! – обижается Абрам. – Меньше чем за пятьдесят не отдам, так что думай.
Меня трясет от возбуждения. Можно, конечно, попросить Абрама отложить джинсы на полчаса, я бы сбегал домой и спер недостающую тридцатку. Но к нему подваливает тип в кепке-аэродроме и, показав на штаны, спрашивает, сколько.
– Тебе за сто, – говорит доверчиво Абрам. – Слушай, бичо, в Америке хиппи такие носят, но пока сюда эта мода не пришла и вряд ли придет. Ты для кого хочешь?
– Для дочки.
– В каком классе она учится?
– В восьмом.
– Для дочки за полцены отдам. Бичо, откуда ты такой продвинутый?
– Из Цона. Сбавь еще.
– Куда еще? Это же настоящие американские джинсы! Твоя дочка благодарить тебя будет, сам увидишь.
Они торгуются, и Абрам продает джинсы типу в кепке за двадцать пять рублей, добавив от себя жевательную резинку…
Через неделю после торгов в еврейском квартале я встретился с Бесой у кинотеатра «Чермен». Он был в стертых драных джинсах, стрелял мелочь у знакомых на билеты в кино, поминутно поглядывая на наручные часы. Ко мне он тоже подвалил и попросил выручить. Я попенял ему на то, что он испортил свои гэдээровские штаны. «Ты дурак и деревенщина, – сказал Беса раздраженно, – в Америке на всех хиппи такие джинсы, но пока сюда эта мода не пришла и вряд ли придет». Я дал другу рубль, тот подобрел и разговорился: оказывается, он ждал свою девчонку Кристину. Отец у нее дипломат, в Штатах бывает, привез ей оттуда настоящие хипповские джинсы, а вот и она. Я взглянул на девушку, к которой побежал Беса: на ней были те самые джинсы, от Абрама. Беса взял за руку свою леди, и они оба в драных штанах направились в кинотеатр…
Дерево Уанички
Весна для меня начиналась с цветения абрикосового дерева перед домом соседа Уанички. В хорошую погоду он обычно сидел на лавочке в тени абрикоса в галифе, серой гимнастерке и тряпичных тапочках. Меня он звал Петровичем из-за деда Петро, с которым дружил, пока тот не слег. Уаничка курил папиросы, и когда у него кончалось курево, он подзывал меня, давал рубль и просил сбегать в магазин купить пару пачек «Беломорканала»: а на сдачу купи себе конфет, Петрович! Абрикос, кстати, Уаничка посадил сам, огородил, копал вокруг него землю весной, всячески удобрял, водой поливал из шланга, и все равно плоды были горьковатые на вкус. Зато когда дерево начинало цвести, меня шатало от восторга!
А наблюдал я за ним ранней весной, когда на его покрасневших ветках только-только появлялись почки. И вместо того, чтобы бежать в школу, я останавливался возле дома Уанички и завороженно смотрел на набухшие зачатки, как золотоискатель на самородки, пока до меня не доносился сердитый голос матери: ты что опять торчишь там как столб, ну-ка быстро в школу, не то скажу твоему отцу, и он тебе задаст! Тут, конечно, я включал турбо и, грохоча учебниками в ранце, мчался мимо огородов других своих соседей и, конечно же, опаздывал. Но даже за партой все мои мысли поглощало дерево, как будто мы были связаны невидимыми корнями, и оно тянуло меня к себе, шептало: Таме, давай ко мне, иначе ты пропустишь чудо цветения. Мне становилось тесно, и я начинал гудеть как пчела, пугал училку, и та выгоняла меня из класса. С каким восторгом я мчался к дереву, и плевать мне было на дождь, так даже было спокойней, потому что никто не понимал, почему я торчу возле большого каменного в два этажа дома Уанички и пялюсь на дерево, которое он посадил…
Продавец Арон
…Жили мы во времянке, случалось, голодали, в моих волосах водились вши, мама вычесывала маленьких гнид и давила ногтями. И все же халва казалась необыкновенно вкусной, она была желтая, как червонное золото; гаванская сигара стоила рубль, а на двадцать копеек можно было купить столько слипшихся фиников, что я наедался и еще оставалось.
Как-то я побежал в магазин Арона за хлебом. Впереди, колыхаясь, шла тетя Ламара. И тут динь – к моим пыльным китайским кедам со звоном подкатилось кольцо. Я остановился, подобрал желтую кругляшку, пухлую, как сама тетя Ламара, и хотел отдать ей, но та, ничего не заметив, плыла дальше. Сердце мое забилось, словно я собирался переплыть весной Лиахву: я уже скинул одежду, вошел по пояс в разлившуюся буйную реку, камни под ногами скользкие, острые, волны, в которые бросаюсь, огромные, страшные – ничего, если меня отнесет чуть дальше, главное плыть наискосок, и тогда я выберусь на противоположный берег…
Словом, я решил оставить кольцо себе, если оно из золота, а фальшивку верну, хотя тетя Ламара вряд ли будет носить бижутерию. Валико, ее муж, сидя на хлебном месте, отгрохал дом из белого кирпича с балконом и лестницей из мрамора. Детей у них не было, и непонятно, для кого они строили такие хоромы. Соседи еще судачили, будто Валико купил большую квартиру в центре Тбилиси. Так что без одного кольца Ламара не обеднеет, может, даже не заметит пропажи. В любом случае золото надо спрятать, никому ничего не говорить, даже родной маме, хотя бы ближайшие два года. К тому времени Валико наворует еще и купит жене обручалку потолще.
Я
