Сто тысяч раз прощай - Дэвид Николс
Наконец подвешенный на цепи зеркальный шар пришел в движение.
– Ах. Какое чудо, – изрекла Хелен, кивком указывая на медленное кружение танцующих пар. – Всегда по часовой стрелке, ты заметил?
– В Австралии кружатся в другую сторону.
– А на экваторе стоят без движения. Там народ устойчивый.
Композицию «2 Become 1» сменил теплый сироп «Greatest Love of All»[5] Уитни Хьюстон.
– Фу! – сказала Хелен, поводя плечами. – Надеюсь, наше будущее все же не в этих детях – так будет лучше для всех.
– Возможно, Уитни Хьюстон не имела в виду конкретно нашу школу.
– Скорее всего.
– Мне в этой песне еще одно непонятно: «Учиться… ммм… любить себя» – почему это считается величайшей любовью?
– А ты вслушайся как следует: там звучит «не любить» – и это более осмысленно, – сказала она.
Мы прислушались.
– «Учиться не любить себя…»
– «…в том величайшая нелюбовь». Потому она так легко дается. И что поразительно, это подходит почти ко всем любовным песням.
– «Она не любит тебя…»
– Точно.
– Спасибо, Хелен. Теперь я вижу смысл.
– Дарю. – (Мы опять повернулись к танцевальной площадке.) – Триш, похоже, довольна.
И мы стали наблюдать за Патрисией Гибсон, которая, до сих пор загораживая лицо ладонью, одновременно танцевала и пятилась.
– Как интересно у Колина Смарта топорщатся брюки! Придумал тоже, куда положить пенал. Вжух! – выпалила Хелен. – Я и сама однажды так влипла. На рождественской дискотеке в компании прихожан методистской церкви, с человеком, чье имя называть не вправе. Хорошего мало. Как будто тебе в бедро упирается угол обувной коробки.
– Думаю, парню это приятней, чем девушке.
– Так пусть выйдет и потрется о дерево, что ли. А иначе получается неприличие, то есть в моем понимании хамство. Не включай такие средства в свой арсенал, Чарльз.
У других парочек руки либо нащупывали ягодицы, либо уже на них лежали, потные и боязливые, либо мяли эту плоть, как тесто для пиццы.
– Смотреть противно. И не только из-за моего пресловутого лесбиянства.
Я заерзал на перекладине. У нас не было привычки к прямому, откровенному обсуждению таких вопросов. Их полагалось избегать, и в следующий миг…
– Ты, кстати, потанцевать не желаешь? – спросила она.
Я нахмурился:
– Не-а. Мне и тут неплохо.
– Вот-вот, мне тоже, – сказала она; прошло немного времени. – Если захочешь кого-нибудь пригласить…
– Говорю же, мне и тут неплохо.
– Неужели у тебя нет предмета страсти, Чарли Льюис? Не хочешь в последние минуты перед смертью снять груз с души?
– Да я на самом деле этим… не занимаюсь. А ты?
– Я? Нет-нет, у меня внутри, считай, все умерло. И вообще любовь – буржуазное измышление. А вот это… – она кивком указала на танцпол, – это не сухой лед, а пелена низко стелющихся феромонов. Принюхайся. Любовь – это… – (Мы стали втягивать носом воздух.) – «Куантро» и хлорка.
Микрофон зафонил – это громогласный мистер Хепбёрн поднес его слишком близко к губам.
– Последняя песня, дамы и господа, самая последняя песня! Пусть каждый найдет себе пару для этого танца… смелее, пипл!
Заиграл «Careless Whisper»[6], и Хелен кивнула в сторону заговорщического кружка, который сейчас вытолкнул вперед одну девушку. Направляясь в нашу сторону, Эмили Джойс заговорила раньше, чем следовало, – с такого расстояния ее не было слышно.
– …
– Что-что?
– …
– Я тебя не…
– Привет! Я просто поздоровалась, вот и все.
– Привет, Эмили.
– Хелен.
– Ну, здравствуй, Эмили.
– Вы чем тут занимаетесь?
– Вуайеризмом, – ответила Хелен.
– Это как?
– Да просто подглядываем, – объяснил я.
– А видал, как Марк залез Лайзе под юбку?
– Нет, к сожалению, упустили, – ответила вместо меня Хелен. – Но мы засекли, как они целовались. Это было нечто. Ты когда-нибудь видела, Эмили, как сетчатый питон заглатывает молочного поросенка? Наши двое, наверное, челюсти вывихнули, пока тут…
Эмили досадливо сощурилась, глядя на Хелен:
– Что?
– Я спросила, случалось ли тебе видеть, как сетчатый питон заглатывает молочного…
– Слушай, ты сюда танцевать пришел или что? – раздраженно выпалила Эмили и двинула мне по коленной чашечке.
– Я вам не помеха, – вставила Хелен.
Наверное, я надул щеки и выпустил воздух.
– Ладно уж, – сказал я и спрыгнул.
– На блевоте не поскользнитесь, сладкая парочка, – бросила Хелен нам вслед: мы уже выходили на танцпол.
Медляки
Я вытянул руки, и на мгновение мы, как пенсионеры на танцевательном вечере «Для тех, кому за…», остановились, отведя в сторону сцепленные пальцы. Эмили меня поправила: положила мою руку себе пониже спины, и, когда мы начали первый круг, я закрыл глаза и попытался разобраться в своих ощущениях. Искусственный свет звездного неба навевал романтический настрой, а хрип саксофона, ощущение девичьего лобка и застежка бюстгальтера под ладонью должны были воспламенить желание, но единственным чувством, которое мне удалось распознать, было смущение, а единственным желанием – скорейшее завершение этой песни. Любовь и желание слишком тесно переплетались с издевками; неудивительно, что подпиравший стену Ллойд похотливо дразнил меня языком, а Фокс, повернувшись спиной, оглаживал свои лопатки. Я передвинул правую руку, выставив средний палец, остался доволен своим остроумием, и мы, кружась, стали удаляться под стон саксофона. «Скажи мне что-нибудь…»
Первой заговорила Эмили:
– От тебя мужиком тянет.
– Ох… Ну да, это старые спортивные шмотки. Других не нашлось. Извини.
– Все нормально, мне нравится. – Она уткнулась мне в шею, и я почувствовал какую-то сырость – то ли поцелуй, то ли тычок мокрой тряпицей.
До этого я целовался (бабушки не в счет) только два раза; впрочем, те события точнее будет назвать столкновениями лицом к лицу. Первый случай произошел на экскурсии по римским развалинам, во время просмотра видеофильма. Умение целоваться не даровано человеку от природы – равно как и умение кататься на сноуборде или отбивать степ; да и наблюдение со стороны не прибавляет мастерства, но Бекки Бойн выросла на сказочных мультиках Диснея: она сложила губы в тугой сухой бутон, который запрыгал по моему лицу, как птица, клюющая семечки. Кино, помимо всего прочего, научило нас, что беззвучный поцелуй вообще не считается, а потому каждый клевок сопровождался кратким чмоканьем, таким же неестественным, как «цок-цок», изображающее лошадь. С открытыми глазами или с закрытыми? Я-то глаза не закрывал (на тот случай, если нас застукают или атакуют) и читал тексты на экране. Узнал, например, что римляне первыми стали использовать у себя
