Посмертие - Абдулразак Гурна
Германцы никак не ожидали, что местные жители не пожелают стать подданными Германской Восточной Африки и будут так отчаянно сопротивляться — даже после показательной расправы с вахехе на юге, вачагга и меру в горах на северо-востоке. Восстание Маджи-Маджи подавили: сотни тысяч умерли от голода и ранений; многих казнили. Кое-кто из правителей Германской Восточной Африки считал подобный исход неизбежным. Все равно они рано или поздно умерли бы. Пока же империя должна показать африканцам мертвую хватку германской власти, дабы научить их безропотно нести ярмо. С каждым днем германцы сильнее сдавливали этим ярмом шеи строптивых подданных. Колониальные власти усиливали влияние в стране, чиновников становилось все больше, их влияние распространялось все дальше. Из Германии прибывали всё новые и новые поселенцы; у местных жителей отбирали хорошую землю, неволили прокладывать дороги, чистить придорожные канавы, разбивать сады и бульвары — для отдыха колонистов и во славу империи. Германцы припозднились строить империю в этой части света, но намерены были закрепиться, остаться надолго, а потому и располагались со всем удобством. Они возводили церкви, учреждения с колоннадами, крепости с зубчатыми стенами — чтобы обеспечить себе нормальную жизнь, устрашить порабощенных подданных и произвести впечатление на противников.
Однако недавнее восстание заставило кое-кого из германцев изменить мнение. Они поняли, что одного насилия недостаточно, дабы подчинить себе колонию и наладить там жизнь; германцы надумали строить лечебницы, проводили кампании по борьбе с холерой и малярией. Сперва эти меры принимали ради здоровья и благополучия поселенцев, чиновников и шуцтруппе, но потом распространили и на местное население. Власти открывали и школы. В городе уже была хорошая школа, ее открыли несколько лет назад: здесь готовили учителей и государственных служащих из числа африканцев, но количество учащихся было невелико, сюда принимали только покорных. Теперь же появились начальные школы для широкого круга подданных, и Амур Биашара одним из первых отправил туда сына. Когда Халифа устроился работать к Амуру Биашаре, Нассору (так звали сына) было девять; учиться он пошел в четырнадцать. Поздновато, конечно, но ничего страшного: все равно в его школе преподавали не алгебру, а ремесла, и четырнадцать лет — подходящий возраст, чтобы учиться пилить, класть кирпичи и махать кувалдой. Там-то Нассор и выучился работать по дереву. Он провел в школе четыре года и за это время освоил грамоту, счет и плотницкое дело.
Аша и Халифа вынесли из этих лет совсем другие уроки. Халифа понял, что жена его — женщина энергичная и упрямая, знает, чего хочет, и не любит сидеть без дела. Сперва он дивился ее энергии, посмеивался над ее категоричными суждениями о соседях. Они завистники, богохульники и злодеи, твердила Аша. Полно, отвечал Халифа, ты преувеличиваешь, и она раздраженно хмурилась. Ничего я не преувеличиваю, возражала Аша. Я всю жизнь живу с ними бок о бок. Поначалу Халифа думал, Аша то и дело поминает Бога и цитирует стихи Корана лишь для красного словца, как любят некоторые, но потом осознал, что это вовсе не похвальба мудростью и ученостью, а глубокая набожность. Он считал, что она несчастлива, и как умел скрашивал ее одиночество. Он старался разбудить в ней ту же страсть, какую сам питал к ней, но Аша держалась замкнуто, отстраненно, и Халифе казалось, что она едва его терпит — в лучшем случае смиренно уступает его пылу и ласкам.
Она осознала, что сильнее него, хотя далеко не сразу отважилась себе в этом признаться. Она понимала, чего хочет — не всегда, но часто, — а поняв, стояла на своем, Халифу же запросто можно было сбить с толку (он и сам частенько сбивался). Память об отце, к которому Аша старалась хранить уважение, как требовала религия, мешалась с досадой на мужа; ей все чаще и чаще приходилось сдерживаться. Порой, не сумев одолеть раздражения, она ярилась на Халифу, о чем впоследствии жалела. Халифа был надежен, но безропотно подчинялся ее дяде — вору, лицемеру и святоше. Муж ее довольствовался малым, им часто пользовались, ну да пусть будет воля Его, а она постарается смириться. Но бесконечные истории Халифы ее утомляли.
В первые годы брака у Аши было три выкидыша. После третьей неудачной беременности за три года соседки уговорили ее показаться знахарке, мганге. Та велела ей лечь на пол и с головой накрыла ее кангой[10]. Знахарка долго сидела возле Аши, напевая вполголоса повторяющиеся фразы, произносила слова, которых Аша не могла разобрать. В конце концов мганга сказала Аше, что в нее вселилось невидимое и не дает ребенку вырасти в ней. Невидимое можно уговорить уйти: нужно выяснить, чего оно хочет, и выполнить эти требования. Единственный способ узнать о них — позволить невидимому говорить устами Аши, а для этого необходимо, чтобы оно овладело ею целиком.
Мганга сходила за помощницей, велела Аше снова лечь на пол. Они накрыли ее плотным покрывалом-макерани, забормотали, запели, склонившись над ее головой. Время шло, мганга с помощницей пели, Аша дрожала все сильнее и в конце концов разразилась непонятными словами и звуками. Ее тирада окончилась воплем, после чего Аша произнесла ясным, но чужим голосом: я оставлю эту женщину, если ее муж пообещает, что они поедут в хадж, он будет регулярно посещать мечеть и перестанет нюхать табак. Мганга победоносно крякнула и приготовила зелье, от которого Аша успокоилась и задремала.
Когда мганга в присутствии Аши сообщила Халифе о требованиях невидимого, он кивнул и заплатил знахарке причитающееся. Я больше не буду нюхать табак, пообещал Халифа, сейчас же совершу омовение и пойду в мечеть. На обратном пути разузнаю, как нам отправиться в хадж. Только избавьте нас от этого злого духа.
Халифа и правда отказался от табака, день-другой посещал мечеть, но о хадже больше не заикался. Аша понимала, что, хотя Халифа и уступил, в душе он смеется над ней и не верит знахарке. Обиднее всего было то, что Аша сама согласилась на нечестивое лечение, которое предложили соседи. Они ей все уши прожужжали, но ведь ее тоже раздражало, что Халифа не молится, и больше всего на свете ей хотелось совершить хадж. И его молчаливая насмешка над ее желаниями вносила холод в их отношения. Аше уже не хотелось
