Рай - Абдулразак Гурна
Во время одной из тех ужасных ссор, когда родители, сцепившись, видимо, забыли про сидевшего под открытой дверью ребенка, он слышал, как отец простонал:
— Моя любовь к ней была неблагословенна. Тебе знакома эта боль.
— Кому ж она неведома? — откликнулась мать. — Кто ж незнаком с этой болью? Или ты думаешь, я не знаю боли разбитой любви? Думаешь, я ничего не чувствую?
— Нет, нет, не вини меня! Только не ты! Ты — луч света на моем лице! — кричал отец, возвышая голос, и голос срывался. — Не обвиняй меня. Только не начинай все заново.
— Не стану, — отвечала она, и ее голос стихал, шипел.
Наверное, они снова поссорились, думал мальчик. Он ждал каких-то слов матери, объяснений, и злился на себя за то, что не в силах сам задать вопрос, вынудить ее рассказать причину своих слез.
— Отец тебе сам скажет, — вот и все, что он услышал в итоге. Мать отпустила его и ушла в дом. Миг — и ее поглотил сумрак коридора.
4
А вот и отец — пришел за ним. Только что проснулся, глаза еще красные спросонья. Левая щека тоже покраснела, наверное, намял во сне. Приподняв край рубашки, отец почесал живот. А другая рука в то же время задумчиво почесывала пробивающуюся щетину на подбородке. Борода у него отрастала быстро. Обычно он брился второй раз в день после сна. Он улыбнулся Юсуфу, расплылся в широкой ухмылке. Юсуф так и сидел у задней двери, там, где мать оставила его. Отец подошел и присел на корточки рядом с ним. Мальчик догадался, что отец только делает вид, будто все в порядке, и встревожился.
— Как насчет небольшого путешествия, осьминожка? — спросил отец, обхватив его рукой и обдавая запахом мужского пота.
Юсуф почувствовал тяжесть отцовской руки на своем плече и с трудом удержался от порыва уткнуться лицом в грудь отцу. Для таких порывов он уже чересчур взрослый. Он уставился прямо в глаза отцу, пытаясь понять, о чем тот говорит. Отец со смешком прижал его к себе, сильно сдавил.
— Ну, ты хоть притворись, что не рад, — сказал он.
— Когда? — Юсуф осторожно высвободился.
— Сегодня! — громко, бодро ответил отец, а затем усмехнулся и слегка зевнул: мол, ничего особенного.
— Прямо сейчас.
Юсуф приподнялся на цыпочках, слегка согнул колени. Внезапно ему захотелось в уборную, но он все так же неотрывно смотрел на отца, ожидая полного объяснения.
— Куда я поеду? А как же дядя Азиз? — решился спросить он.
Внезапно охвативший его липкий страх вытеснила мысль о десяти аннах. Он не двинется с места, пока не получит свою монету.
— С дядей Азизом и поедешь, — ответил отец и тут улыбнулся, слегка и как бы с горечью, так он улыбался, услышав от сына какую-нибудь глупость. Юсуф все еще ждал, но больше отец ничего не стал говорить, а только рассмеялся и снова попытался его схватить. Юсуф отпрыгнул и тоже засмеялся.
— Поедешь на поезде! — сказал отец. — Далеко, на побережье. Ты же любишь поезда, верно? Вот уж будешь радоваться — всю дорогу до самого моря.
И снова Юсуф ждал каких-то слов отца и никак не мог понять, почему его вовсе не обрадовало предстоящее путешествие. Наконец отец хлопнул его по бедру и велел идти к матери собирать вещи.
Когда настало время уезжать, все происходило будто не взаправду. Он попрощался с мамой на переднем крыльце дома и пошел с отцом и дядей Азизом на вокзал. Мама не стала его обнимать, целовать. Не проливала над ним слез. Он-то боялся, что она станет. Впоследствии Юсуф не смог припомнить, что его мама сказала или сделала, но помнил, что она казалась больной или потерянной, устало прислонилась к дверному косяку. Если его мысли обращались к моменту отъезда, ему представлялась мерцающая от жары дорога, по которой они шли, и спины мужчин впереди. Во главе их небольшой группы брел, покачиваясь, носильщик, тащил на плечах вещи дяди Азиза. Юсуфу велели самому нести свой маленький узелок: две пары коротких штанишек, канзу — еще новый, с прошлого Идда[8], — рубашка, Коран и старые четки матери. Все, кроме четок, мама сложила в старую шаль и стянула ее концы прочным узлом. Улыбнувшись, воткнула в узел трость, чтобы Юсуф мог вскинуть ношу на плечо, как делали носильщики. Четки из бурого песчаника она сунула ему в руку в последний момент, тайком.
Ему ни разу не пришло в голову, даже мимолетно, что он расстается с родителями надолго, тем более что может никогда их больше не увидеть. Ему не пришло в голову выяснить, когда ему предстоит вернуться. Он не догадался спросить, почему его отправляют с дядей Азизом и почему решение принято столь поспешно. На вокзале Юсуф увидел рядом с желтым флагом с той свирепой черной птицей еще один, с черным, обведенным серебряной каймой крестом. Этот флаг вывешивали, когда на поезде приезжали высокопоставленные немецкие офицеры. Отец наклонился к мальчику, пожал ему руку. Что-то долго ему втолковывал, и под конец глаза отца увлажнились. Впоследствии Юсуф не мог сообразить, что именно говорил отец, но имя Бога в его речи прозвучало не раз.
Поезд уже ехал какое-то время, прежде чем новизна путешествия повыветрилась, и тогда мысль, что дом остался вдали, сделалась невыносимой. Мальчик припомнил легкий мамин смех и заплакал. Дядя Азиз сидел рядом на скамье, и Юсуф сквозь слезы виновато оглянулся на него, однако купец уснул, втиснувшись между краем скамьи и поклажей. Несколько мгновений спустя Юсуф почувствовал, как слезы высыхают, но расставаться с самим ощущением печали не хотелось. Он вытер слезы и принялся изучать дядю Азиза. Ему еще не раз представится такой случай, но то был первый раз с тех пор, как дядя появился в жизни Юсуфа, когда мальчик мог в упор разглядывать его лицо. Войдя в поезд, дядя Азиз снял куфи, и Юсуф с удивлением увидел, какие жесткие у него черты лица — без шапочки лицо
