Про папу - Максим Викторович Цхай
3 ноября 2016 г.
Опять дети гору фантиков у папы перед воротами набросали. Постоянно крутятся здесь, по составу мусора легко определить возраст негодяев. Играют неподалеку.
Выбрал самого старшего, лет шести.
— Мужик, иди сюда.
— А? Вы меня зовете?
Подошел, с ним еще две девочки, чуть помладше.
— Это вы мне тут перед воротами сорите?
— Нет, это Паша! Он знает, что дедушка один, и нарочно, он вон там живет…
— Передайте ему, что еще раз намусорит здесь — и я его поймаю и съем.
Дети смотрят на меня с уважительным ужасом. В нашей с папой семье — корейские корни, а кто знает, что могут есть корейцы. Слухи ходят очень нехорошие. Наконец одна из девочек, та, что поменьше, осторожно спрашивает.
— А вы его порежете сперва, на куски?
— Нет, целиком. Посажу в свою большую кастрюлю и сварю.
Дети разбежались, не испуганно, но от греха подальше. И только младшая девочка все оглядывалась на меня, с восхищением. Не любит Пашу, наверное.
4 ноября 2016 г.
Собака Белка меня не слушается.
И мне это на самом деле нравится.
Может быть, это с точки зрения собаководства и неправильно, но мне, как всегда, наплевать. Мне гораздо интересней собака Белка как мыслящее, самостоятельное существо, а не прусский солдат.
Выпал снег поверх опавшей листвы, гуляю с ней ночью по пустым заснеженным улицам нашего поселка. Время идти домой — пролетает на полном скаку мимо наших ворот.
— Белка! Домой!
Не снижая темпа бега:
— А?
— Сука такая!
— Ну прям уж…
Короткими перебежками удаляется от меня. Все как всегда — это, мол, игра.
— Я не шучу, между прочим!
— Та шо вы говори-и-ите…
Валяется в свежем снегу, отфыркиваясь, увлеклась и не успела отскочить — поймал жадными руками за хвост и заднюю лапу.
— Ну, скотина, погоди у меня…
— Хи-хи! И что будет?
Что-что… Как всегда. Треплю овчарку за холку, будто хочу ее постирать в зимнем воздухе, страшно рыча.
Собака Белка бултыхается в моем кулаке, закатив глаза под лоб и затянув одну ноту, как акын, забывший слова: «Ах-м-м-м…» — ожидая, когда эта ритуальная казнь кончится.
— Паршивка, обезьяна, тварюга…
Тащу ее за шкирку в сторону дома, запихиваю в ворота.
— Больше без поводка не пущу!
— Ой, сам веришь в то, что сказал?
— Нет, конечно.
Довольно отфыркиваясь, трется мордой о дворовый диван, о свой коврик, о мои колени.
— Если б ты знал, какой это кайф валяться в белом снегу!
Смотрю на мохнатую, усыпанную снежной крошкой, улыбающуюся морду. И сам улыбаюсь. Хорошо все-таки, что она меня не слушается.
Что в послушании хорошего? Да и разве я сам знаю, как надо…
Когда-то, когда у папы случился ночью гипертонический криз и он даже не мог позвать на помощь, Белка разбудила маму и повела ее за собой, к отцу.
Она это забыла давно, а я помню. Я уважаю тебя, собака Белка.
5 ноября 2016 г.
Моя двоюродная сестра, восточная красавица Саша, живущая в соседнем городе, прислала нам с папой в честь новогодних праздников круг корейской кровяной колбасы.
Вы знаете, что это такое? Если меня не пустят в рай за чревоугодие, то я покажу полкруга этой колбасы, это будет смягчающим обстоятельством. Полкруга, потому что другую половину сжую по дороге в рай. А эту съест ангел.
Делать ее очень сложно и долго. Она состоит из белого риса, черной свиной крови и разных пахучих травок. Она упругая и разваристая одновременно. Ее можно съесть ведро, только никто вам не даст столько. Мы с папой три дня ходили вокруг этого подарка и пихали его друг другу. Дипломатическая война шла с переменным успехом, я ее понюхал, а папа даже отъел кусочек. Он у меня уже маленький.
И теперь каждое утро папа оставляет мне колбасу на столе, в кастрюльке с крышечкой и запиской «Съешь колбасу».
Я ставлю колбасу в холодильник, вернется папа с работы, поужинает.
Наутро колбаса опять на столе.
— Почему ты не ешь, сгниет же.
— Папа, ты же знаешь, я никогда ее не любил.
Это наглое вранье. Нельзя не любить корейскую кровяную колбасу. Даже посмотреть на нее хватает, чтобы разыгрался аппетит.
— А почему ты не ешь?
— Сам ешь, мне не хочется, я на работе хорошо пообедал.
И наконец этот день настал. Я открыл крышечку утром, чтобы посмотреть на колбасу, и забыл закрыть…
— Ты что! Как ты мог!
— Папа, я торопился.
— О горе мне, о ужас!
— Папа, ну это всего лишь колбаса…
Папа бессильно и отчаянно машет рукой в воздухе, как подросток-танкист, обнаруживший, что, пока он был в школе, родители стерли его аккаунт в «Ворлд оф танкс».
Кошка Котася подошла к нам, дескать, чего вы орете, лизнула пол и, подняв голову, ясно сказала: «Еще». Папа держит в руках пустую колбасную кожицу за хвостик, как сдохшую от голода мышь. Смотрит на Котасю.
— Папа, не надо ее обижать, она не соображает…
— Эх… странно, кошки не едят эту колбасу.
Это правда. Там рис и разные травки. Кошки не едят сильно пахучее. Я погладил Котасю по твердой, костяной от старости голове. Она потерлась о мою руку, сказав по-кошачьи «спасибо». Конечно, она ее съела. Пока мы пихали ее с папой друг другу, эта колбаса пропиталась нашей любовью.
Наша любовь друг к другу оказалась сильнее любви к корейской кровяной колбасе.
6 ноября 2016 г.
Сегодня была прелестная ночь — старая, еще мамина кошка Котася, впавшая в старческий маразм, начала орать. Просто так. По причине маразма.
Орала всю ночь, завывая, как вмурованный в стену черный кошак Эдгара По, а к утру свернулась клубочком и мирно заснула. Зато тут же проснулась собака Белка, которую в такой холод после дождя мое сентиментальное германское гражданство не могло оставить в конуре и запустило в дом. Проснулась и, обнаружив, что начинается рассвет, решила, что в ее службу входит немедленно разбудить германского гостя, чтобы он не пропустил такую крымскую красоту. Ну и справить нужду ей захотелось заодно.
Уснуть, когда в тебя тыкаются чем-то твердым и мокрым, пусть даже из лучших побуждений, практически невозможно. Наверное, поэтому ни одна женщина, даже с самым бездарным мужчиной, во время этого процесса не заснула.
В общем,
