Сергей Тютюнник - Кармен и Бенкендорф
- Что же тогда подвигло тебя на женитьбу, если это, конечно, не банальная внеплановая беременность боевой подруги?
- Я когда-то сильно любил женщину. Она была замужем. Я любил долго, несколько лет. На эту любовь ушло столько сил и страстей, что, пожалуй ничего не осталось другим. Холостяковал, пока начальство не намекнуло: старый капитан, ни разу не женившийся, - это подозрительно: пахнет или голубизной, или импотенцией.
- И ты четко выполнил указание начальства, - Анна зло ухмыляется.
- Зачем же так, - я прихлебываю кофе и опять обжигаюсь. - Просто понял, что больше никого полюбить не смогу. А годы, действительно, идут...
- Что-то есть бабье в твоих стенаниях... - кривится Анна и тушит сигарету в пепельнице.
- Ну, баба - тоже человек, - пытаюсь я острить.
- И ничто человеческое тебе не чуждо, - обрезает Анна и снова берется за стакан.
- В общем, да. И вообще, почему я должен скрывать нормальные человеческие чувства? - Я начинаю злиться. - Я достаточно силен, чтобы не стесняться своих слабостей.
- Ух ты, - подначивает меня гостья.
- Да! - я вскакиваю с кровати, делаю шаг к окну и резко сдвигаю штору в сторону. - Вот шел сейчас по улице - снег падает, в крови коньяк бродит, красота вокруг... А я иду, пою и думаю: влюбиться бы в кого-нибудь! Так, чтоб от бессонницы простыню на себя наворачивать и плакать в подушку, чтоб нервы - в струну и сердце надрывалось. Как десять лет назад...
- Слушай, классная у тебя служба! - теперь уже заводится Анна. Солдаты и офицеры в окопах околевают, а пьяный майор шляется по городу и от скуки любви ищет! И нашел, - со стуком ставит стакан на стол. - За двадцать баксов.
- Да ладно тебе, - подрубленный под корень, отхожу от окна и падаю на кровать. - Все у меня было: и окопы, и ранение, и медали, и даже орден... Я здесь, в Доме правительства, две недели всего. А до этого по траншеям да землянкам кочевал. Вот в этих самых туфлях и "пьяных" брюках с кантом...
- Что же ты полевую форму не взял, раз на войну ехал? - глаза Анны неожиданно теплеют.
- Ты, блин, как старшина на строевом смотре. В чем был в редакции, в том и полетел. Команду дали: "борт" ждет, - я в самолет и сюда. А тут месиво кровавое - очередное "усмирение горцев". Не до смотрин: кто в камуфляже, а кто при параде...
Повисает неловкая пауза. Я достаю сигарету из пачки на столе и закуриваю, глядя в окно: редкие уличные фонари подсвечивают тихий снегопад.
- Ладно, не сердись, - Анна пересаживается ко мне на кровать, кладет ладонь на мою трясущуюся руку и терпеливо ждет, пока я успокоюсь. - Так ты здесь уже месяц?
- Да. Послезавтра, в понедельник, должен приехать кто-то на смену. А я двину домой, где ждет меня холодная постель, пьяные соседи и в душе - сама понимаешь...
- А куда тебя ранило?
- Да не совсем ранило. Это я перегнул от волнения. Профессиональная брехня... Контузило меня.
- Что это значит? - моя ночная гостья близко наклоняется ко мне и заглядывает в глаза.
- Миной нас накрыло. Теперь, когда сильно переживаю, то теряю слух и в голове звенит.
- О, Господи! - Анна закрывает рот ладонью, чтобы скрыть улыбку, но глаза сияют и выдают ее настроение.
- Ну что ты хихикаешь?! - и сам не могу удержаться от смеха. - Да, глохну и звеню...
- Как мудозвон, - Анна приваливается спиной к стене и трясется от хохота, вздрагивая упругим телом; и я впервые угадываю под свитером ее высокую грудь.
- Смех смехом, а шуба кверху мехом, - говорю я протяжно, не отрывая взгляда от двух холмов, растягивающих красный свитер.
- Шуба? Какая шуба? - переспрашивает Анна и часто-часто моргает.
- И не только шуба, - цежу я сквозь зубы и не знаю, как сдержать руки. Они рвутся к полулежащей рядом женщине. Изогнувшись всем телом, как змея, Анна отрывает спину от стены и выпрямляется.
- Ты хочешь, чтобы я уже разделась? - взгляд ее тускнеет, и плечи опускаются.
Я не успеваю ответить. В дверь громко стучат.
V
Я выхожу в коридор, притворяю дверь спиной и вижу мятый камуфляж и мятое красное лицо Олега - следователя из Генеральной прокуратуры. На этаже у нас его называют Прокуратором. Он немногим выше меня, но гораздо шире. Его рыжие волосы взлохмачены, а глаза воспалены так, что белки кажутся розовыми.
- Старина, извини, - он дышит на меня густым водочным перегаром. - Я к тебе сегодня ночью заходил?
- Заходил, - отвечаю, стараясь не дышать носом.
- И что? - глаза его округляются.
- Ничего, - удивляюсь я его реакции. - Попросил бутылку водки в долг и ушел.
- В номер не заходил?
- Нет.
- Ничего не помню. Автопилот. Третий день бухаем, - Олег говорит почти шепотом, оглядываясь в сторону дежурной по этажу, кривит губы и играет желваками.
- Видел и слышал, - мои губы сами расплываются в улыбке.
- Чё, слышно было? - следователь смущенно чешет лохматую рыжую голову.
- Ну, Олег! Вы третью ночь подряд хором поете одну и ту же песню "Виновата ли я...". Скоро весь этаж будет вам подпевать, - мы тут, наверное, все одинаковы...
- Да, заменщик ко мне приехал. Завтра в Москву улетаю. Все. Труба. Пора печени передых дать, не то умру, - и он опускает розовые глаза.
- Так тебе что - похмелиться?
- Нет, не в этом дело... Я к тебе в номер ночью не заходил?
- Сказал же - нет... Чего ты мнешься?
- Дело вот в чем, - Олег снова лезет веснушчатой пятерней в свою шевелюру и дышит на меня перегаром: - Ты не заметил, при мне пистолет был?
- Да черт его знает, не обратил внимания. Что, пистолет потерял?
- Хрен его знает. Может, и потерял, а может, и свистнули, - и Олег тяжело вздыхает мне в нос.
- Кто мог свистнуть? Заменщик?
- Понимаешь, тут такое дело, - следователь опять опускает глаза и играет желваками. - Вчера ночью бабу здесь в "Интуристе" снял, в кабаке на втором этаже.
Сторговался за двести баксов. Ты представляешь? - зловеще шепчет Олег. - За двести долларов! По московским тарифам. Хотя здесь ей красная цена двадцатка... Правда, баба красивая - спасу нет! Кличка - Кармен...
Сердце мое, срезанное навахой [Наваха - кривой испанский нож: холодное оружие], катится по ступеням нутра и, ударяясь, отдается в голове. Я закрываю глаза. Мой воспаленный мозг начинает вибрировать и звенеть. Этот звук мне знаком еще с момента, когда накрыло миной. Я открываю глаза и вижу розовые белки под рыжими ресницами следователя. Он энергично шевелит губами. Я почти ничего не слышу из-за гула в своей ударенной голове. Олег жестикулирует веснушчатыми руками и вдруг замирает. И трогает меня за плечо...
- Эй, ты чего? - пробивается наконец ко мне сквозь звон в ушах. Андрюха, ты где?
- Вы что, хором ее драли? - очухиваюсь от короткого приступа.
- Кого? - изумляется Олег, вперив в меня водянистый серый взгляд.
- Бабу. Кармен. - Я еле слышу то, что говорю.
- Почему хором? Мужики спать легли. Вернее, отрубились. А я вразнос пошел, - шепчет Олег и оглядывается на дежурную.
- О чем говорили? - не унимаюсь я.
- С кем? С бабой, что ли?
- С Кармен, - выдавливаю я из себя.
- Да ни о чем. Что с ней разговаривать? "Рембрандта читала? - У койку!" Вот и весь разговор. За двести баксов я еще ее уговаривать буду! Но я тебе скажу: баба - блеск. "Не глаза, а острый нож. Глянешь - сразу упадешь". Не помню, кто поет.
- Олег, кончай! - мне не хочется больше его слушать.
- Чё кончай? Дело-то в том, что после ее ухода пистолет пропал!
- Ты уверен? - сомнение грызет меня.
- Да что я - пацан, что ли? - шипит Олег и оборачивается в сторону дежурной. - Все-таки в военной прокуратуре работаю, а не в ларьке на базаре. Ты тоже, скажешь... Я утром проснулся: в номере бардак, голова вдребезги, и перчатки бабские на тумбочке лежат...
- Черные или красные? - выпаливаю я, и сердце мое дергается и сжимается в колючую точку.
- Красные. Кожаные, - автоматически отвечает следователь. - Я опохмелятор включил и с горем пополам почти все вспомнил... Слушай, вдруг осекается Олег. - Ты почему про перчатки спросил?
- Просто так, - отвечаю, стараясь говорить спокойно и не отводить глаза.
- Андрюха, ты меня за идиота не держи, - крутит головой следователь. Я к тебе в дверь постучал, потому что уже всех тут на этаже на уши поставил. А Зульфия Тимуровна, - и Олег кивает в сторону дежурной, сказала, что ты подругу привел:
брюнетка в красном пуховике. Колись, старик! Я хочу сделать этой бабе шмон, - и водянистые глаза его наливаются свинцом.
- Во-первых, баба - из пресс-службы местного парламента. Во-вторых, она уже голая: в постели лежит, меня дожидается. А ты весь кайф ломаешь, говорю, сам не знаю почему, но стараюсь врать убедительно.
Олег буравит меня своим тяжелым взглядом, затем сникает и рыжей пятерней теребит вздыбленную макушку:
- Я про пистолет не сразу-то и подумал. Проснулся, смотрю: портмоне на месте, двухсот долларов, конечно, нет. Но черт с ними, с деньгами! Зато остальная сумма не тронута. Я и успокоился. А к вечеру стал вещи собирать (завтра же улетать), глядь - пистолета нет! - и Олег хлопает веснущатой лапой по пустой кобуре. - Я всю гостиницу обегал. Говорят, эту блядину в кабаке днем видели, а потом куда-то исчезла... Андрей, что делать?!
