Борис Письменный - Агруйс-красивист
Мужчина, не хватайте руками, есть же совочек! -- просит по-русски продавец, показывает на
рукописный плакат. -- Негигиенично. Неизвестно за что сегодня брались_ штаны, доллары, грязные бумажки... -- Та нэ, у мэнэ фудстампы. Долляров я николы не бачив, -- миролюбиво улыбается покупатель, продолжая жевать.
В глубине торгового зала обретался чудовищно разодетый человек. В бейзбольной кепке задом-наперед, из-под хоккейной фуфайки "Рейнджерс" торчат края майки баскетбольной. Боксерские трусы одеты поверх разминочных шароваров; надувные сникерсы не зашнурованы; языки торчат наружу. Один, в отдалении, стоял он, аккуратно совочком накладывая в пакет ананасные дольки. Конечно же это был наш Бальтазар Перейра. До такого неприличного одеяния русский Брайтон не опускается никогда. Главное_Бальтазар не жевал.
Вскоре в Нью-Йорк прилетел Родион Немалых. Временно остановился у Агруйсов, в их недавно купленном кондоминиуме. Бумаги, гринкарта -- все было выправлено Бальтазаром, не успели и оглянуться. Купив себе экспириенс, Родя сразу же поступил программистом_ с корабля на бал. Радости он особой при этом не высказывал; ходил, хмурился -- кого-то повысили, кто дурак-дураком, кто-то получает больше за одинаковое безделье. Все это, естественно, раздражало, но Родион не собирался пасовать-- готовился переходить в независимые консультанты на гораздо большие деньги. Жить Родион продолжал в кондоминиуме Агруйсов.Временно, конечно. С друзьями всегда веселее.
Точно, как Иона предсказывал мне у бассейна, к зиме он был на сносях. По нескольку раз в день он оглаживал налитой, молочно голубеющий живот. На манер гурзуфского Медведя здесь выходила Агруйс-гора. Ребеночек, явно уткнулся головой в маму, отклячив попку наружу. Иона прикладывал ухо, слушал, как идет созревание. Душа его ликовала, что может быть и старо, как мир, но и ново, как нов каждый новый день. Перед сном имели место идиллические сцены -- Шура, откинувшись на диванных подушках, расписной деревянной ложкой вкушала замороженное брюле непосредственно из огромной картонки, а Иона, прильнув к животу, тихо напевал что-нибудь из Корелли или Вивальди, намереваясь впоследствии проверить -- не запомнилась ли мелодия маленькому.
В счастливом нетерпении они сидели на занятиях молодых родителей по системе Ламаз. Иона позади, обхватив живот, громко выдыхал,-Пу-узо..пузеня... На что Шура ему жаловалась шопотом, что он мешает ей правильно дышать. Иона же, большой игруля и словолюб, не унимался, спрашивал, -- Назови-ка пару чисто наших существительных, что кончаются на 'зо'. И сам отвечал: -- Не знаешь, никто на свете не знает. Да здравствует мое пузо!
Не надо бы по-русски, -- неуверенно просила жена.
Почему еще? Эти вокруг ни черта же не понимают. Пусть дышат себе ровно, по-американски. Я
это все для нашего деточки говорю; он уже слушает, запоминает и учится.
Шура больше не спорила; она была замечательно покорна и беспрекословна. Иона купал ее сам, одевал, раздевал безо всякого стеснения и реакции с ее стороны. Может быть, даже слишком уж обычным деловитым образом натирал ей виолончельную спину, разбухшие груди и живот, подозрительно отмечая, что у него не возникает никаких отвлекающих страстей. Всего лишь какое-нибудь слово всплывало -- 'гуттаперча', хотя Шурино тело почему-то начинало напоминать ему банно-мыльным запахом и вымытым посвистом скользлщего трения не гуттаперчу, а простую резиновую грушу, большую аптекарскую грелку, что-то гигиеническое безразличное -- ни загадок, ни стыда, ни желания. В то время, к своему удивлению, Агруйс отмечал, что думает о животе и созревающем в нем плоде, как о чем-то самостоятельном, почти без связи с молодой и красивой женой.
Могло ли так получиться, что его гены -- корыстные оппортунисты, для которых дело было в шляпе, по эгоистическому своему безразличию, взяли и отключили подачу флюидов любви и вожделения? Иону томила совесть: -Неправильно это. Пройдет беременность, наверное, все восстановится. Он спрашивал супругу, -- Шурик, завернуть тебя в полотенце?
Как хочите, -- спокойно отвечала жена. В эти судьбоносные дни Иона обнаружил в себе
невероятный родительский инстинкт, унаследованный от мамы. Он был бы счастлив отдать все на свете, пойти на любые самопожертвования; он мечтал о наследнике, здоровом и красивом. Когда он наведывался в Фар Рокавей, мама повторяла ему свой непреложный секрет красоты: -- Роженица должна впитывать. Смотреть нужно исключительно на изящные, прекрасные вещи, на картины, на красивых людей. Окружение формирует. Так было у меня с тобою, сыночек.
Иона безусловно соглашался, находил примеры--после многих лет совместной жизни муж и жена, иногда даже близкие друзья становятся чем-то между собой похожи. Может быть, они бессознательно имитируют одни и те же гримасы или фигуры речи. Что там супруги! Все знают, что, если как следует приглядеться, даже собака, выглядывающая из окошка автомобиля, и ее водитель-хозяин -- одно и то же лицо.
В предродовые недели Агруйс был особенно настороже -- вот уж, когда окончательно формируется благовидность новорожденного! Именно поэтому он старался не оставлять жену без присмотра. Его беспокоило, что днем она ходит к соседям-американцам, где дети, круглый день -- детские передачи, видео и книжки. Шура уверяла, что таким путем она учит язык.
В действительности, по мнению Ионы, она опасно отравляла сознание свое и -- опосредственно влияла на биопрограмму плода их совместных надежд и усилий. Кого она видела, лицезрела в детских американских программах? Исключительно чертей. Помойные уродцы Сэсами Стрит, говорящие дурными голосами очеловеченные крысы, кроты, пауки, аатварки, свиньи... Зачем у американцев для детей всегда одни черти? Почему их окружает с детства бесчеловечный паноптикум? Хватает же ума у людей называть этих выродков 'кьюти' --'хорошенькими'! Соседи тактично не соглашались, считали, что Иона перебарщивает. Еще не привык. Глава семьи, бухгалтер экспортной конторы, типичный костлявый англосакс_ВОСП, вечный седой мальчик подчеркивал одно существенное обстоятельство в выборе детских немыслимых персонажей -- у них нет расовых признаков.Часто даже нет пола. Они подходят абсолютно всем, чтобы никому не было обидно. Для Америки -- это важно.
В холодный сезон Иона водил жену в бассейн. Нет лучше и полнее упражнения для тела. В воде жизнь зародилась. Шура плавала, размерено дыша, лягушкой-брассом или, с его поддержкой, на спине -- вода стекала с блестящего купола ее живота. Несколько беспокоило Иону, что хотя и фильтры, доливы и хлорка, все равно Шура погружала свое обремененное, уязвимое тело в общий бассейн -- что почти то же самое, как после чужого купания садиться в чужую ванну. Туда, где незаметно плавают волосня и обмывки. Порой и купалыцики попадаются, мягко сказать, сомнительные. Громадный негр с пугающим именем Скотт, как большинство континентальных черных, человек неплавучий, по-слухам, из-за природной тяжести африканских костей, тушей утопленника ложился на дно. Пускал пузыри. Тут же прыгали мужиковатые кореянки без лица и талии -- обрубки серого мяса. Сидел по шею в воде подозрительный тип_ всегда в облепившей его рубахе, наверно прыщавый кожный пациент, если того не хуже. Это были цветочки.
Самое страшное, что Иона заметил_ появление одного невероятно исключительного урода. Как только они с Шурой приходят -- тут же и он тут как тут. Истинный орангутанг. Почему-то было досадно узнать, что урод оказался ортодоксальным евреем. По имени, кажется, Аврум или Авром -- он был одним из новых посетителей СПА. Больше про него ничего не знали. Длинное, творожистое, не знающее солнечного света тулово, держалось на кривых волосатых ногах. Корявый, кряжистый и длиннорукий человек вперевалку ковылял по бортику бассейна. Сзади, из его спадающих трусов чернела страшная расщелина задницы. Вокруг Аврома витал затхловатый козлиный запашок потеющего, согбенного заседателя, талмудиста или портного. Он не плавал, только, набычившись, шагал по дорожке, рассекая туловом зеленую бассейную воду. Иногда сильно барахтал руками, вроде тонул, как кит, выплевывал изо рта струи. Когда Шура проплывала неподалеку от этого чудовища, Агруйс был готов сойти с ума. Тревожным внутренним зрением он видел органическую грязцу, чешуйки, вирусы орангутанга, атакующие доверчивое чистое тело жены, проникающие в кровь, в плод, вызывающие необратимую мутацию.
После нескольких невыносимых эпизодов подобного свойства, Агруйс перестал вовсе ходить с женой на плавание, решив заменить прогулками на свежем воздухе. Корявый хасид, однако, не выходил из Иониной головы. Иногда на прогулках и дома Иона придирчиво разглядывал припухшее, в веснущатом пигменте, не совсем уже Шурино лицо, новые перемены в ее фигуре, стараясь изобличить какие-либо повреждения или слабые на то намеки -- возможные последствия искажающих чужеродных воздействий.
