Дмитрий Зарубин - Населенный пункт
Этот рассказ, в дальнейшем повторяемый слово в слово, Никодимов в первый раз услышал где-то через месяц после своего появления в деревне. Он сидел за деревянным расхлябанным барьерчиком, ощущая спиной мощь и поддержку стоящей на стеллажах русской классической литературы, и не спеша листал подшивку местной районной газеты "Из Искры возгорится пламя" (как ему сказала по поводу названия газеты заведующая Домом культуры - редакция не хочет менять принципы и переименовываться так резко и быстро, как проистекают исторические перемены в нашей великой, конечно же, державе. Непристойно это!), внимательно присматриваясь к аляповатым и размытым снимкам передовиков капиталистического производства разных акционерных обществ закрытого типа и старательно размышляя над заданием руководства - оформить стенд о достижениях новой жизни на селе в период после октября 1993 года. Руководство милостиво разрешило пользоваться и областной газетой "Коммуна", но не злоупотреблять и постараться ограничиться местными материалами. Старинные часы с амурчиками показывали полтретьего.
Скрипнула дверь, и вошел потрепанный, с громадными пылезащитными очками для сельскохозяйственных работ на лбу, в белой русской расшитой рубашке и лоснящихся джинсах опять же областного пошива, мужичонка лет эдак под 50. Он молча прошагал к барьеру, облокотился, деревяшки застонали (Юра в первый раз подумал о том, что надо бы соорудить нечто покрепче), и, представившись поклонником Сократа, страстно поведал о непонятном иероглифе, запечатленном под крылом дельтаплана на теле Родины. Никодимов молча выслушал. Мужичонка потоптался и попросил почитать Эсхила "Прометей прикованный". В имевшемся формуляре у него оказалась и фамилия, и имя, и отчество, а место работы было обозначено, как понял Юра, собственноручно: скотник. "Прометей" был записан, молча вручен, и мужичонка отбыл, чтобы через неделю вновь появиться у барьерчика и, рассказав о слове "НЕТ", попросить Ленина "Материализм и эмпириокритицизм". Ради любопытства Никодимов после второго посещения заглянул на иные странички в его формуляре и разочарованно отметил, что "Материализм" и "Прометей" чередовались по неделям. Когда Юра поинтересовался у доморощенного летчика, почему именно эти две книги так волнуют крылатого читателя, то мужичонка обиделся, буркнул: надо повышать свой образовательный уровень, и не появлялся в библиотеке недели три. Заведующая, узнав откуда-то об этом вопросе, сделала Никодимову замечание, попросив в дальнейшем не проявлять бестактности и не отпугивать от кладезей мудрости жаждущих.
Вообще-то, в библиотеку ходили редко, и, как заметил Юра, только взрослые, детей в деревне не имелось. Однажды он спросил у Евдокии о данном феномене и получил неприятный ответ: мы боимся детей. Первая реакция Юры была удивленной:
- Почему ? - Она нахмурилась и не стала отвечать, а на ночь ему было постелено не рядом, как обычно, а в углу у окна, где он спал первую неделю жизни у нее.
Второй вопрос вылупился из Юриного опыта следователя: а кто это мы? Она пожала неопределенно плечами и посоветовала узнать больше о жителях Подпольного, и очень многие вопросы отпадут сами собой. Никодимов начал с нее.
Однажды, улучив часок, он отпросился с работы и пошел на место жительства.
Ключ небрежно лежал в уголке под крыльцом. Юра отпер дверь и замер на пороге.
Сени: лавка с тремя ведрами воды, короткий полынный веник, зачуханный печной совок, тряпка перед входом в горницу. Прошелся, потоптал по доскам, вроде пустоты под ними не чувствуется. Пожал плечами, постарался зайти в комнаты как в новое место. Постоял - осмотрелся: печка, слева вместительный кухонный стол, на стене отрывной календарик и зеркало, пара стульев, у окна лежанка, на подоконнике радиоприемник, у стены этажерка со старыми, года за три-четыре, газетами и журналами. Нормальное, как говорят французы, aitres. Снял ботинки и прошел во вторую комнату с двуспальной кроватью, трельяжем, трехстворчатым платяным шкафом и еще двумя стульями. Подставил один рядом со шкафом, взгромоздился, заглянул сверху - пыль, паутина, мелочь медная советская валяется. Сел и стал вспоминать, что обычно, когда не знают человека, но хотят установить более близкие отношения, ему предлагают: поужинать, выпить, но разговор не получается - значит, припомнил Никодимов примерно подобную ситуацию с ним же в Воронеже, предлагают посмотреть фотографии. Ему Евдокия предлагала? Нет, ни в первый вечер, ни в последующие, она в основном расспрашивала его, а он с охоткой рассказывал, стараясь выглядеть получше, чтоб, значит, не выгнала на улицу. Что ж, попробуем сейчас найти. Раскрыл створки шкафа и стал методически перебирать белье: верх - нет, середина - нет, открыл среднее отделение - пальто, плащ, зимние сапоги, тапочки, так - толстая картонная коробка из-под, времен тридцатых годов, набора первоклассника.
Торопливо вытащил ее из-под груды обуви: паспорт, свидетельство о рождении - как обычно, альбомов с фотографиями не имелось, лежал мятый черный, плотный пакет из-под фотобумаги с фотографиями. Юра, суетясь, раскрыл: да ничего особенного, несколько десятков снимков Евдокии, помеченных на обороте разными годами. Удивляясь, разложил на полу пасьянсом, мельком взглянул на часы - еще полчаса в запасе. Вот здесь она совсем девчонка, тут с каким-то парнем в обнимку, а на этом с поднятыми и обращенными к фотообъективу ладошками, и на этом, кстати, тоже с ладошками, и тут... Юра рассортировал по жанрам и оказалось, что крупные снимки лица Евдокии с ладошками открытыми к объективу, преобладают. На обороте каждого был проставлен год и месяц, самый ранний сделан в апреле 1985 года. Время поджимало, Никодимов быстренько рассовал вещи по местам и бросился в библиотеку.
Из допроса свидетельницы, редактора областной газеты "Коммуна" С. В. Котовой
- Светлана Васильевна, поясните, пожалуйста, как вы расстались с корреспондентом Ю. Д. Никодимовым.
- У редакции к нему никаких претензий не было. Он, конечно, не хватал с неба звезд, но был исполнительным, добросовестным. Трудягой, я бы сказала. И потом, опять же, рекомендация прокуратуры тоже играла свою роль. Специализировался Юрий Дмитриевич в основном на репортажах с места событий, информациях. На какую-то аналитику не претендовал, хотя мы и пытались некоторое время специализировать его в судебно-криминальной области. Не вышло.
- Почему?
- Никодимов сам не захотел, причину отыскал в том, что у него якобы какой-то синдром к этой тематике. Ну, и помня о том, что он все-таки пришел к нам из прокуратуры, мы и не особо настаивали. В общем, средний журналист, да и, пожалуй, такой же средний человек.
- А в чем его средность как человека?
- Молчал он. Собираемся мы иногда на наши внутриредакционные праздники, бывает с шампанским, разговариваем по душам, делимся. А он - молчит, не идет на душевный контакт, нет в нем человечности.
- У него имелись провинности или же он уволился по собственному желанию?
- Скорее это было обоюдным желанием. Однажды, помню, ранней осенью, мы отправили его в районный центр, сделать репортаж о закладке камня под будущий памятник советским воинам, погибшим в Великую Отечественную войну. Обычное дело. Поехал он туда спокойно, а вот обратно его привезли невменяемым.
- Что это значит?
- Собственно, его привез первый секретарь райкома партии на своей машине и мне рассказал, что там произошло. По заданию РК местные комсомольцы подготовили напутственное письмо к будущим поколениям, упаковали его в латунную гильзу, завинтили и собирались эту гильзу заложить под камень, чтоб в будущем прочитали, узнали, какие мы есть-были, к чему стремились, в общем. Вы понимаете - романтическая устремленность, воспитание молодого поколения. К торжественному моменту подготовились старательно, организовали митинг, цветы, ветеранов пригласили. Никодимов стоял в первых рядах, и вот, когда первый секретарь комсомола объявил о закладке письма будущим поколениям и начал аккуратно укладывать гильзу на заранее приготовленное, забетонированное ложе, Юрия Дмитриевича вырвало... Представляете, прямо на камень, на письмо, комсомольцу досталось на новый пиджак... Причем у него все это как-то чересчур обильно получилось... я бы даже сказала, как специально обильно. Ну, праздник, естественно, всмятку, Никодимова милиция утащила в вытрезвитель, а потом, вот, первый привез домой.
- Он был пьян?
- Нет. Экспертиза ничего не обнаружила. Поэтому, в общем, у нас и не имелось формальных причин его увольнять по статье. Пришлось вызвать, поговорить, объяснить ситуацию. Он понял - и ушел сам.
Обыкновенно после работы Юра не сразу шел домой, вернее туда, где он жил сейчас. Ему жаждалось как-то поразнообразить свое, прочно вставшее в нормальную бытовую колею, существование. И тогда он направлялся или к реке, или к графским развалинам. Речку он любил больше, это было просто-таки замечательнейшим явлением природы, поскольку слухи о ней ходили самые что ни на есть разнообразные, хотя поведывали их Никодимову только Евдокия да председатель. Власть, например, с пафосом твердила о необыкновенной битве между русичами и половцами, случившейся на ее берегах, а женщина утверждала, что в реке живут совершенно необыкновенные, очень древние водоросли, которые когда-то, в прошлом, дали жизнь для всей планеты. Юре, в общем-то, было все равно, тем более что, постоянно гуляя вдоль по ее течению и любуясь резкими и яркими, контрастными, природно-человеческими пейзажами, он успел составить собственное мнение.
