Вальдемар Вебер - За заборами
Казахи терпеливо ждали.
...Затем был лесной техникум, работа лесником в Эвенкии, вой таежной вьюги, 50-градусные морозы, еще позднее пединститут в Чите, где он заинтересовался своим происхождением, стал рыться в городских архивах, заказывать по абонементу книги из других городов, не знал, что органы уже с того самого времени начали следить за этим его интересом, что с тех пор, куда бы он ни переезжал, сотрудниками архивов передавался гебистам список заказанных им книг. Наконец его арестовали за распространение рукописи об истории российских протестантских сектантов. Отсидел пять лет, преподавать историю ему запретили, и он вернулся к своей прежней профессии лесника, нашел место под Кызылом, жил бобылем. Ни о своих предках, ни о своей погибшей в трудармии и Гулаге семье он так толком ничего и не разузнал...
И Райнхольд Бартули ответил: "Шумер".
Казахи так и записали в свои бумаги. Только попросили проверить, правильно ли записали.
На вопрос о родном языке Бартули ответил сразу: немецкий. На этот счет у него сомнений не было. Язык сей он знал скудно, но в раннем детстве на Волге говорил только на нем, мать свою и родных, говорящих на другом языке, не помнил.
Через некоторое время казахи вернулись.
- Начальник велел проверить, не слыхал он о такой нацьи - шумер, где она проживает?
- В Двуречье.
- Это где?
- В Месопотамии.
- А это где?
- А там, где арабы живут, к югу от армян.
- И шумер там живет?
- Там же.
Волосы у Бартули рыжие, глаза синие, кожа альбиноса.
- А шумеры все рыжие? - спрашивают казахи.
- Не знаю, - отвечает Бартули. - Я шумеров, кроме как себя, никогда не видел, я детдомовский. Одно только и знаю, что шумер.
- А чем шумер знаменит?
- Что значит, знаменит! Чем казах знаменит?
- Казах кумыс сделал.
- Ну, а шумер - колесо.
- Какое колесо?
- То самое, на котором мы сейчас катим.
Первый раз на лицах казахов показалось что-то наподобие удивления. Ушли. Через час опять приходят.
- Начальник велел еще раз спросить, какой у тебя язык родной.
Бартули повторил:
- Немецкий.
Молчат.
- Ну что еще?
- Вот, если б ты немец был, говорит начальник, и у тебя родной был бы немецкий или русский, тогда понятно, а шумер с немецким, говорит начальник, не сочетается.
- А с русским сочетается?
- На русском все говорят.
- Ну ладно, пишите русский, коли вам так проще.
Казахи заулыбались, стали исправлять протокол.
Перед тем как уйти они, потоптавшись в дверях, сказали:
- Вообще-то мы не казахи, мы уйгуры.
Больше они не возвращались.
Ранний звонок
Я встаю поздно. Застарелая привычка работать и общаться по ночам. 8.00 для меня глубокая ночь.
- С вами говорит военный атташе посольства Австрии Симон Пальмизано. Доброе утро! Я говорю с господином Вебером?
- Да. Доброе утро.
Я поглядел в окно. Еще не совсем рассвело. Знакомый родной пейзаж. Низкое небо. Коробки домов, разбросанные среди сугробов. В армии я не служил. В военном деле ничего не понимаю. Первое, что подумалось, меня разыгрывают друзья. Но сразу отбросил это предположение. Венское мяукающее произношение имитировать невозможно. Может, это со сна, галлюцинации...
- У нас в посольстве мне дали ваш телефон, сказали, что вы сможете помочь. Мне нужен перевод Пастернака гетевской баллады "Ученик чародея". У вас нет его случайно?
- Неслучайно есть, - пробурчал я сонно, не вполне понимая, чего от меня хотят.
- Вы не смогли бы продиктовать его по телефону?
Голова была тяжелой и мутной. Я вспомнил, что просидел с друзьями до четырех ночи, пил какую-то принесенную ими гадость.
- По-русски? - почему-то спросил я.
- Как? Я и не знал, что Пастернак переводил и на другие языки!
Голова раскалывалась, мне было не до юмора, захотелось сказать этому невыносимо бодрому голосу на другом конце провода что-нибудь очень невежливое, но я вовремя вспомнил, что говорю с иностранцем, да еще и с военным атташе, и, пересилив себя, взял с полки книгу и невыразительным позевывающим голосом прочел первую строфу.
- Пожалуйста, не так быстро! Не успеваю записывать... Читайте медленнее! повелительным тоном попросил бригадир Пальмизано.
- Слушаюсь! - отчеканил я, два раза кашлянул и стал читать от начала, нарочито неторопливо и по складам.
- Нет, нет... Все равно не успеваю, нет, я вижу, по телефону никак не получится... Послушайте, окажите любезность, примите меня у себя дома! Я мог бы уже через час быть у вас.
Я оглядел свой кабинет, где спал, бросил взгляд в смежную комнату. Приглашать в эту обстановку иностранца, к тому же военного человека, да еще и атташе, было совершенно немыслимо. Для уборки после вчерашних посиделок потребовалось бы по меньшей мере часа два. Но отказывать было нельзя. Не просто же так человек звонит, не червонец, стихи просит.
- Давайте, я отпечатаю на машинке перевод и приеду к вам сам, у меня все равно дела в центре, - соврал я.
Он предложил встретиться в кафе "Адриатика" рядом с посольством. Ну что ж, рядом так рядом.
Австрийское посольство расположено в переулках между Пречистенкой и Сивцевым Вражком, в самом тихом старомосковском районе. Был безветренный зимний день. В воздухе кружились сухие нечастые снежинки. Швейцар кафе, где завтракали по преимуществу дипломаты, с подозрением посмотрел на мой черный овчинный тулуп и огромную волчью шапку, но ничего не сказал - я был в сопровождении завсегдатая-иностранца.
Военный атташе оказался человеком средних лет, среднего роста, с улыбчивым и простым лицом. Меня удивило, что он в гражданской одежде. Мы начали с коньяка, а не с яичницы, как подобало бы поздно завтракающим дипломатам. Господин Пальмизано по выражению и цвету моего лица, видимо, сразу определил, что мне нужно в первую очередь. Уже после второй рюмки я вновь обрел форму. Мой собеседник, весьма прилично владевший русским, оказался знатоком поэзии. Его интересовали проблемы перевода. Говорил в основном я, произнося длиннющие монологи о Пастернаке и русской школе перевода. Господин Пальмизано, пивший мало, что-то за мной записывал. Когда мы перешли к предмету нашей встречи, я вынул отпечатанный на машинке русский текст "Ученика чародея" и нарисовал ритмическую схему оригинала, а также схему пастернаковского перевода. Разгоряченный коньяком, по схемам я скандировал попеременно то немецкий, то русский текст. Мы провели в кафе большую часть дня.
Уже на улице, прощаясь, Пальмизано вынул из портфеля несколько книг:
- Я тут кое-что принес вам в подарок из своей библиотеки.
Смеркалось. Я побрел переулками, зашел в булочную, купил хлеба, пряников, сушек и только собирался перейти Гоголевский бульвар в направлении метро, как дорогу мне преградил запыхавшийся милиционер. Вероятно, он был сразу послан вдогонку, но потерял меня, петлявшего по переулкам, из виду и лишь теперь обнаружил. Я узнал в нем одного из посольских постовых.
- Извините, гражданин, предъявите, пожалуйста, документы.
Обычно документами постовые интересовались при входе в посольство, исчезая затем с ними в своей будке, чтобы записать или передать по рации кому надо. Как же он теперь запомнит мои не совсем обычные для русского слуха фамилию и имя? Если не запишет, наверняка не запомнит, подумал я, посочувствовав. Он долго смотрел на первую страницу паспорта, потом так же долго и как-то бессмысленно листал его, словно выжидая чего-то. Мы начали привлекать внимание прохожих. Вдруг он сказал:
- Тут товарищи хотели бы с вами поговорить. Мне приказано вас проводить.
- Товарищи? В отделение, что ли?
- Да нет, тут неподалеку... - замялся он.
- Понятно, - произнес я и почему-то с хмельной удалью добавил, - с удовольствием!
Он повел меня вдоль бульвара, свернул в переулок и остановился у подъезда небольшого старого двухэтажного дома.
Квартира на первом этаже выглядела нежилой. В комнате, где меня ожидали два человека, стоял только стол и несколько стульев.
- Товарищ Вебер, расскажите нам о ваших связях с иностранными дипломатами, - начал один из них и на недоуменный вопрос в моих глазах пояснил: - О сегодняшней вашей встрече в кафе "Адриатика", например.
- С кем имею честь? - спросил я, сам себе удивляясь.
- Ну вот, мы хотели без формальностей, но раз так, пожалуйста... - И он назвал себя и своего коллегу. Сотрудники Комитета государственной безопасности.
Мне было совершенно все равно, как их зовут. Я в тот же миг забыл их имена. Спрашивал так, для понту. Имел, конечно, возможность покуражиться, попросить показать удостоверения, но не стал. Второй раз за день меня вдруг охватил просветительский азарт. Не торопясь, вынул из портфеля свои записи, книги и даже хлеб с пряниками и сушками, разложил все это перед собой на столе и начал рассказывать о принципах художественного перевода. Как знать, может, эти тоже были тайными поклонниками поэзии, почему бы и нет, чем наши хуже, говорят, вон и Андропов стихи пишет.
