Николай Александров - Замкнутый круг
— Леха! — пробулькало передавленное волнением горло, и он уже торопливо вытягивал тяжелую ношу из темноты.
Лешка, как ястреб, накинулся на добычу и, схватившись за скользкие углы мешка, они помчались что есть духу прочь. Страх гнал их все дальше и дальше от ярких огней мясокомбината.
— Все! — прохрипел Лешка. — Хватит.
Они зашагали, прерывисто дыша, настороженно прислушиваясь к ночи, но все было спокойно.
— Какой мешок тяжелый, — пожаловался Генка.
— Ну, ты мастак! С тобой дело пойдет.
— Я испугался сильно, — довольный похвалой сознался Генка.
— Это ничего, привыкнешь.
— А он что, воровал?
— Ага, а мы у него.
— Здорово! А как же он теперь?
— Видал я его…
— А если узнает про нас?
— Тебе не знаю, а мне тогда костей не собрать, убьет.
Генка насторожился, прислушиваясь к тишине.
— Он, наверное, мешок ищет?
— Пускай себе ищет.
На следующий день, когда Генка возвращался из школы, он еще издали увидел открытые настежь ворота и красную крышку гроба, прислоненную к стене дома. На крыльце сидел Лешка и грыз ногти, у его ног стоял мешок с колбасой.
— Привет.
— Здорово, — ответил Лешка и пнул по мешку, — забирай.
— А это что? — Генка подошел к гробовой крышке, почему–то глупо не желая верить в случившееся.
— Чо–чо! Манька померла. Ты только в школу ушел — и померла.
— А мать что?
— Мать? У гроба сидит, слезы не проронила. Бабы ругаются, говорят, непорядок, мол, свое дитя не жалеет.
Лешка выругался и в сердцах сплюнул.
— И правда, как–то не так! Мать, а не ревет! Тетка Агапа, когда ее мужик утонул, голосила — вся улица ее жалела. На дорогу, помнишь, выскочила и головой об землю. Страсть как убивалась.
— А это ты зачем приволок? — Генка указал на мешок.
— На поминки. Я ведь на Маньке жениться хотел.
Мальчишки подхватили мешок и занесли в дом. Входная дверь была чуть приоткрыта, печь не топлена, пол затоптан множеством ног. Они подсунули мешок под старые пальто, что висели в углу коридора, и, не раздевшись, прошли в комнату.
Большой гроб стоял посредине. Магдалина лежала в нем, вся покрытая белой простыней, под которой угадывались сложенные на груди руки. На белом восковом лице, казалось, застыла улыбка. Генка стоял на пороге, сраженный необычным убранством комнаты. Он со страхом и потаенной надеждой ждал — вот еще секунда, и глаза покойницы откроются, она засмеется и сядет в гробу. Но лицо Магдалины не менялось. Вокруг стояли люди, когда Генка вошел, они расступились перед ним. Только мать сидела на высоком стуле у самого изголовья, бесчувственно глядя на гроб. Ее лицо, как показалось Генке, было желтым, злым. Люди входили и выходили из комнаты, тихо переговаривались, но мать ни разу не повернула голову в их сторону, сидела неподвижно, отрешенная, чужая.
Дернув за рукав, тетя Стеша шепнула Генке на ухо:
— Поди, поешь.
Вместе с Лешкой они вошли в кухню, где им налили по чашке щей. Лешка достал из–за пазухи полкруга колбасы и, разломив, поделился с Генкой. Начали есть.
— А это откуда?! — взвизгнула тетя Стеша, но, спохватившись и быстро перекрестив рот, отвернулась к рукомойнику.
Хоронили в воскресенье.
На старом грузовике с открытыми бортами стоял гроб, около него сидела мать со старушками. Весь кузов был застелен еловыми ветками. Машина тронулась, бабки протяжно заголосили и начали кидать под ноги идущим ветки. Генка хотел поднять, но его окликнул отец.
На улицу выходили люди, наспех накинув пальто и полушубки. Старики крестились и снимали шапки. Генке казалось неудобным вот так идти на виду у всех и потому он старался спрятаться за отцовское широкое пальто.
Природа ожила, теплый воздух вытеснил холод осенних дней и свободно гулял по поселку. Таял первый снег.
Кладбище встретило гулкой березовой тишиной. Кресты черными скелетами торчали над белыми могилами. Яма была уже готова. Свежую красную глину вокруг могилки растоптали большими сапогами, и глубокая яма походила на обезображенную пасть чудовища.
Гроб поставили на невесть откуда взявшиеся табуретки. У Генки все перемешалось в голове и вдруг нестерпимо захотелось убежать, но стоящая рядом тетя Стеша шепнула на ухо:
— Поди, простись с сестрой.
Как прощаются, Генка не знал и остановился у гроба, глядя на Магдалину, робко переступил с ноги на ногу, но его опять подтолкнули и теткин голос сказал:
— Целуй в лоб.
— Зачем? — растерянно прошептал Генка, но решительно нагнулся и не поцеловал, а только ощутил холодный, как резиновый мячик, лоб сестры. А мать все так же отчужденно смотрела в гроб.
«Что же она?» — забеспокоился Генка, но его отвели в сторону, к старым крестам, и громкий стук молотка вдруг далеким эхом согнал с прозрачных берез стаи пугливых птиц.
С кладбища шли молча. Нестройная вереница, растаптывая обмягшую снежную землю, медленно уходила вглубь поселка.
Все, кто был на кладбище, и еще многие, кого Генка ни разу не видел, собрались большой толпой и заполнили весь дом и двор.
В комнате, где несколько часов назад стоял гроб, были поставлены столы с едой и водкой. Начались поминки. Места за столами всем не хватило, и потому люди спешно выпивали, закусывали и выходили покурить во двор, а их места занимали вновь прибывшие. Тетя Стеша и еще несколько баб управлялись на кухне, быстро подавали все новые и новые закуски. В углу около мешка с колбасой выстроилась неровным рядом дюжина пустых бутылок. Народ оживился, разговоры теперь слышались со всех сторон. Дядька Игнат с озабоченным лицом уже в какой раз уселся за стол, и не успел взяться за бутылку, как над ним нависла тяжелая фигура тети Стеши. Генка не слышал ее слов, но по обиженному лицу Игната понял, что ему крепко досталось.
В детской комнате царил хаос и пахло пылью. Генка никак не хотел поверить, что Магды больше не будет, что детская комната принадлежит ему одному и теперь не с кем ссориться из–за карандаша. Красный карандаш был, пожалуй, единственной причиной их раздоров. Не успевал его взять один, как этот же карандаш срочно требовался другому. И дело зачастую кончалось слезами. Генка нашел злополучный карандаш в треснутом деревянном стаканчике и, повертев в руках, решил обязательно отнести к Магдалине на кладбище. Еще покопавшись в вещах, он нашел не развязанный капроновый бантик и гребешок с двумя отломанными зубчиками, сунул все в карман и вышел в коридор.
С трудом подняв мешок с колбасой, Генка поволок его в большую комнату и поставил на свободный стул около матери.
— Мам, — гордо позвал он, быстро развязывая мешок, — мам, это на поминки, — и Генка выложил на стол первый, затем второй, третий круг колбасы. Люди притихли, с беспокойством отводя глаза и делая вид, что ничего не замечают.
— Что это? — еще не пробудившись от многодневного оцепенения, спросила мать.
— Колбаса. Это мы на поминки, для Магды. Посмотри, ее здесь много. Копченая.
Генка широко открыл мешок. Мать взяла круг колбасы и уставилась на него широко открытыми глазами, ее губы вдруг поползли в сторону. Она сильно сжала колбасный кругляш, отчего тот судорожно затрясся у нее в руке, и гортанно всхлипнула. Генка испуганно отшатнулся.
— Вор! — мать высоко над головой подняла лоснящийся жиром кусок колбасы.
Генка в страхе прикрыл голову руками и кинулся вон.
— Во–ор! — мать с силой швырнула колбасу. Стекла двойных рам брызнули мелкими искрами, но жесткая упругая колбасина повисла на поперечной раме, как бы издеваясь и дразня. Из груди матери вырвался страшный стон. — Вор, — повторила измученная женщина, но вдруг припала к стене, и дом услышал жалобные рыдания.
Обезумевший от страха и обиды, Генка бежал без пальто и шапки по пустынным улицам поселковой окраины.
— Умру! Умру! — шептал он. — Как Магда! И пусть! И умру!
Он появился на кладбище, когда уже начало смеркаться. Здесь все изменилось. Черные кресты стерлись на фоне оголившейся земли, голые березы растворились в тумане сумерек.
Генка обессилено опустился у свежей могилки, навалился на холмик, положил голову на руки. Чувство обиды притупилось, захотелось спать. И он уснул.
Поздно вечером, когда яркие звезды, не освещая, мерцают в темном небе, когда с кладбищенского холма видны лишь редкие огни поселка, Генка проснулся. Он не сразу понял, где находится, но когда наконец сообразил, страх сдавил грудь. Он попытался встать, но окоченевшие ноги и руки не двигались.
— Мам! — прошептал он, отчетливо услышал свой голос, еще больше испугался и заплакал. — Мама! — но только паровоз откликнулся где–то на далекой станции и воцарилась прежняя равнодушная тишина. Генка громко заревел.
Рядом хрустнула ветка и что–то темное двинулось к нему.
